Голограмма для короля

— Не рак.

— Она считает, что нет.

Юзеф потряс Алану руку:

— Я ужасно рад.

— А я-то как.

— Абдалла в Эр-Рияде. По радио слышал.

Алан даже не знал, хорошо ли это.

Вышли из больницы.

— И врач была женщина? Откуда она?

— Не знаю.

— Саудовка?

— Я не спрашивал.

— Арабка?

— По-моему да. Я не уверен.

— Но скорее арабка?

— По-моему да.

Поразительно, сказал Юзеф. Женщин-врачей полно, объяснил он, но шансы, что Алану на первом же приеме попадется женщина, были очень малы.

— В парандже?

— Только в хиджабе.

— И принимала вас одна?

— Одна.

Они добрались до машины, Юзеф повертел ключами. Довольный как слон.

— Любопытно. Любопытно.

XXI

Молодежь словно потравили газом. Валялись посреди шатра, сплетясь ногами, раскинув руки. Джоунстаун [14] какой-то.

Алан кинулся к ним:

— Кейли? Рейчел? Брэд?

Они медленно разлепили глаза. Живы.

14

В Джоунстауне, Республика Гайана, в 1977–1978 гг. располагалась сельскохозяйственная община «Храм народов» — секта, основанная американским проповедником Джеймсом Уорреном Джоунсом (1931–1978). В 1978 г. члены общины совершили массовое самоубийство.

— Кондиционер вырубился, — выдавила Рейчел.

Они восстали, стеная.

Брэд глянул на часы:

— С час проспали. Извините.

Кейли подняла голову — глаза остекленелые.

— Погодите. Что у вас на шее?

Алан рассказал про больницу. Предъявил пластырь, обсудил прогноз, и молодежь тоже понадеялась, что всем его неприятностям найдется медицинское объяснение.

— А когда ее удалят, вам станет лучше? — спросила Кейли.

Повисла неловкая пауза.

— Сегодня был хороший сигнал, — пришла на выручку Рейчел. Открыла ноутбук, но в отвращении фыркнула: — Опять нет сигнала.

— Король-то сегодня появится? — спросил Брэд.

— Увы. Он в Эр-Рияде, — ответил Алан.

Брэд снова рухнул на ковры. Рейчел и Кейли последовали его примеру. Алан постоял над ними. Все поразмыслили, что бы такого друг другу сказать, ничего не придумали, промолчали.

Пускай сегодня поспят, решил Алан. Вышел из шатра, огляделся, толком не понимая, что делать.

Он шагал по набережной, пока набережная не закончилась и не уперлась в дюну. Ужасно хотелось шагнуть на песок, но Алан боялся, что увидят коллеги. В шатре прозрачные такие окошки.

Вдалеке на пляже увидел гору песка, а рядом брошенный трактор, погрузчик с ковшом. Если обогнуть гору и за ней спрятаться, можно потрогать воду и никто не увидит.

Он шмыгнул по берегу за песчаную гору, сел в тени. Выглянул, убедился, что его не видно из белого шатра, из Черного Ящика, из розового жилого дома. Для всех незрим, кроме рыбы морской.

Собственное поведение то и дело ставило его в тупик. Сделает что-нибудь — допустим, спрячется за кучей грязи на берегу Красного моря — и тотчас подумает: «Что это за человек, который сбегает из шатра для презентаций и скрывается за кучей грязи?»

Он снял туфли и перебежал ближе к морю. Ветерок легонечко морщил воду. Почти белый песок усеян осколками раковин, будто здесь столетиями били посуду.

Пляж узкий, вскоре крошечные волночки забрызгали Алану ступни. Закатал штанины, сунул ноги в воду. Теплая, как воздух, но чем глубже, тем прохладнее. Встал, стараясь особо не высовываться. Опять вынырнул из себя, усомнился в здравости своего рассудка. Одно дело — бродить по стройке. Другое — выйти на пляж. Но сбрасывать туфли, закатывать штаны и лезть в воду?

Море не вспарывала ни единая яхтенная мачта — вообще никаких судов. По наблюдениям Алана, водоем на редкость недогруженный. От Джидды — миль восемьдесят дороги, и бурного строительства Алан не замечал. Как можно пренебречь этим огромным побережьем? Может, купить здесь участок? Один или даже два, сдавать на полгода и все равно выходить в плюс. Уже углубившись в расчеты, Алан сообразил, что не ему покупать здесь участки. Ему нечего тратить.

Сунулся в воду за раковиной, вроде не битой. Целая раковина, чистая, гребешок, что ли. Положил в карман. Нашел другую — каури, глянцевая, бежевая, пятнистая, как леопард, усеяна белыми точками. Каури у него и прежде были — наверное, до сих пор валяются где-нибудь в коробке. Но никогда не находил их прямо в воде. Тоже само совершенство, а не раковина, — повертел ее, а она целая, ни царапинки. Зубы гладкие, пестрые. Незачем ей быть такой красавицей.

Собирал раковины в детстве. Не всерьез, но названия основных разновидностей знал. Была книга — до сих пор помнил обложку ее и тяжесть — про самые ценные и желанные раковины мира. Одна, Conus gloriamaris, Слава Морей, стоит, говорят, тысячи. По сей день перед глазами: длинный конус, множество полукружий, прорисованных тщательно, будто вручную. Невероятно редкая. По легенде, один коллекционер, обладатель вот такого уникального экземпляра, в 1792 году купил другой на аукционе и разбил, чтобы первый стал драгоценнее. Алан часами сидел над этой книжкой, и мать, решив, что коллекционирование, заучивание цифр, одержимость взлетами и падениями рынка воспитывают в нем остроту делового ума, покупала ему другие книжки, другие раковины, и он заучивал виды, названия морей.

Закатал штанины до колен, наклонился, плеснул воды в лицо. Облизал губы — на языке соль.

Когда Кит была совсем маленькая, они сидели на пляжах — на Кейп-Коде, на побережье Мэна, иногда в Ньюпорте. Кит у него на коленях, они вместе пальцами боронили камешки и песок, искали обкатанные стеклышки, интересные раковины, морских ежей. Вместе разглядывали находки, лучшие складывали в банку из-под мелочи. Алан скучал по маленькой Кит. Ее рост, ее вес у него на коленях. Ей тогда было три, четыре года — он мог ее поднять, обнять всю целиком. Прижать к себе, закрыть телом, когда она плакала, понюхать спутанные волосы, потереться носом у нее за ухом. Слишком много ластился, он и сам понимал. Не перестал, когда ей было семь, десять. Руби косилась неодобрительно, а он не мог сдержаться. И когда Кит было четырнадцать, ему хотелось ткнуться носом ей в шею, понюхать кожу.

О чем ей написать? Сказать, что ее претензии к матери несправедливы. Интересно, знает ли Кит, что Руби рожала естественно — без обезболивания, без эпидуральной анестезии. Удивится ли Кит? Пожалуй, нет, пока сама не попробует.

«Кит, ты пишешь, что твоя мать не меняется, но это не так. Она сто раз успела измениться. Важно понимать, что взрослые, несмотря на постоянное развитие, не всегда меняются к лучшему. Перемены есть, рост — необязательно».

Вряд ли это поможет. Или он ошибается. Руби не сильно изменилась. Всегда была невыносима. Слишком сильная, слишком умная, слишком жестокая и при этом слишком неугомонная — торговца велосипедами ей было мало. После знакомства — одни разочарования.

Он по делам поехал в Сан-Пауло. В «Швинне» тогда работал. Думали открывать завод, выкатить полдесятка моделей, продавать в Южной Америке, обойти пошлины. Зряшная вышла командировка. Местный контрагент — псих и вор. Ждал, что ему авансом выплатят астрономическую сумму, и явно планировал скрыться, обналичив чек. Ну, Алан позвонил в Чикаго, сказал, что тут придется начинать с нуля. Там пожали плечами и поставили крест на проекте. А у Алана обратный рейс только через восемь дней.