Голос тонкой тишины

– Браво!..

Я тоже когда-то пела. В таких клубах. Сколотила даже группу, она развалилась. Все разваливается...

Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону, от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И - ринулась в омут головой:

– Вау!
– взвизгнула она, а потом объявила: - Меня зовут Хламидомонада, я буду для вас петь.

Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась...

Мы собрались здесь,

Чтобы выпить и съесть

Все, что есть!..

Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава богу. Я продолжала витийствовать. Про себя. В такие минуты в меня вселяется дух сразу всех светочей философской мысли.

– Ну, чего приуныла?
– не унимался мой мороженодатель.

– Кто-кто?
– переспросил он.
– Ах, мороженодатель... Москвичи как-то стремно выражаются.

Я попробовала представить, откуда он. В студенчестве это почти всегда получалось. Надо только поймать сразу все, что идет от человека. Я сосредоточилась. И вдруг увидела моего спутника в средневековой темной хламиде - не то палач, не то монах. За ним маячила какая-то хоругвь, кажется, с готическим крестом. Да, это крест... Нерусский кот, это точно.

– Я, детка, помощник немецкого профессора. Его ассистент и водитель...

– Я тебе не детка!
– отрезала я.

Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из

стакана, - почему-то именно он оказался под рукой вместо вазочки с мороженым.

– Да полно, полно, я пошутил. А это чего у тебя? Четки?
– Он углядел мои четки - можжевеловые, сорок бусин, православный крест - и потянулся к ним.

– Попрошу сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, - я отвела его руку.

– А ты христианка?
– осторожно спросил он.
– Потрясающе!

Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я - привидение. Пришлось говорить ему то, что до этого лишь раз сказала сама себе:

– Христианин на свете был только один, Иисус Галилеянин. Остальное языческое переосмысление.

Последующее я раньше не говорила даже себе.

– У меня на люстре года три красовалась надпись: "Я - это я". Каждое утро, просыпаясь, приходилось находить свои границы. Чтобы не слиться с фоном.

– Почему бы и не слиться?
– хмыкнул он.

Хмык этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье на свою голову.

Поэтому рубанула высокомерно и многозначительно:

– На то есть причины.

Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И, бьюсь об заклад, стакан опустел, не наклонясь. Видать, какие-то причины и правда могли быть.

– Изображают Христа бог весть кем, - пожала я плечами.
– А он наверняка и в носу, сам с собою оставаясь, ковырял. И посмеивался над учениками в бороду. Они были умственно неразвитыми, его ученики. И вообще... Он тоже был того... Устроил свару на всю Евразию.

– Четки у тебя откуда?
– осторожно поинтересовался он.

– Нашла.

– И подобрала? А как же насчет энергетики?

– Уметь надо считывать, - снисходительно улыбнулась я.

– Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?

– Я не ясновидящая.

– А какая?

– Ну ладно, - я согласилась. Приняла загадочный вид и всеми силами постаралась дать понять, что сосредоточиваюсь.

– Ты - человек слова, - заявила я через минуту, ничем не рискуя.

– В точку!
– охнул и выпучил глаза этот дебил.

За соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал как-то металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются роботы. Я вздрогнула - на секунду показалось, что потешаются над моими словами. Но это было невозможно, в таком гаме даже Василий, подавшись ко мне, их слышал с трудом.

– Понимаешь, - продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота "видишь ли".
– Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше, чем видишь. Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда говорит правду.

– Да ну?
– Хорошо разыгранное сомнение звучало в его голосе.

– Да, - дула я свое.
– И давай начистоту. Мы не можем обмануть друг друга. Это нереально. Хоть на четверть секунды, но обманщик задерживается с ответом. Дрогнул голос, дернулась рука, взгляд уехал куда-то в сторону такие вещи проконтролировать невозможно...

– Меня тут кореш кинул на штуку. В глаза смотрел, падла.

– Это ты себя кинул. Внутренне ты сразу понял, что он затевает.

Физиономия его теперь казалась мне в общем-то симпатичной.

– А в прошлой жизни ты был котом, - не удержалась, добавила я.

– Котом?
– хохотнул с грустью он.
– В какой прошлой жизни?

– В недавней. Еще сегодняшней.

Рядом грянул все тот же смех. Василия он, по всей видимости, беспокоил не больше, чем остальных. А я опять вздрогнула. В смехе не было ни грамма веселья. Другое было. Нервы ни к черту. Неприятное предчувствие усиливалось с каждой минутой.

И снова у меня перед глазами все немного сдвинулось, как небрежно присобаченная аппликация. Вот-вот весь этот антураж спадет, и обнаружится, что он был наклеен на ничто.

Еще раз крепко глотнула из стакана, что оказался в руке.

Взобравшись на сцену, некто в твидовом пиджаке, прервав музыку (музыка распалась на не связанные между собой отдельные звуки), поклонился и начал свое выступление словами:

– Разрешите отклонироваться!..

Тотчас второй, как две капли воды похожий на первого, появился у того за спиной. Столкнув артиста со сцены, он провозгласил громко и вполне серьезно, может, даже слишком:

– Господа и товарищи! Все мы глубоко скорбим о гибели нашего друга и

вожака - Антона. Он выступал здесь в первом отделении. И вот, выйдя из клуба...

Люди в зале притихли. У меня в голове отчетливо заиграло "Болеро" Равеля. Цикличность этой мелодии наводит на странные мысли...

Упавший со сцены первый артист подхватил фразу:

– Выйдя из клуба, он нас покинул. И лишь знание того, что он жив, причиняет нам радость.

Зрители оживились, они поняли, что это просто номер программы. Только на лицах музыкантов проступало недоумение.