Голос Жизни

Я, очень вовремя и к всеобщему спокойствию, тихо напевала себе под нос песенку о каком-то страшном дорожно-транспортном происшествии, произошедшем где-то в 86 году. Не знала, нравилось ли это отцу, потому что он был очень суеверным человеком, но я не придавала этому никакого значения. Раз уж он ломал мне жизнь переездом и не верил мне, хотелось пощекотать его нервишки «очень уместной песней».

Сквозь раскаты музыки до ушей доносились звуки невнятной речи. Чувствовала на себе вопрошающий взгляд Джека, понимала, что ему вдруг захотелось поговорить, но игнорировала, делая вид, что не слышу. Тогда он просто стянул с меня наушники, и они повисли на шее.

– Ну что тебе надо, Джек? – возникла я, умышленно назвав его по имени: его это раздражало. – Я не хочу разговаривать. Я хочу слушать музыку.

– Петь песни об аварии, когда мы едем по трассе – очень остроумно.

– Оставь при себе этот суеверный бред, – я недовольно глядела в окно, нахмурившись, и испытывая желание выпрыгнуть из машины прямо на ходу. – Я не хочу об этом слышать.

– В мире существуешь не только ты, – назидательно проговорил отец.

– Начинается, – недовольно протянула я уставшим тоном, запрокинув голову и закатив глаза. Больше учебы, с самого детства, меня раздражали только нравоучительные беседы. Я попыталась натянуть наушники, но отец не давал мне этого сделать. – Хватит, а?

– Нельзя быть такой эгоисткой, Скарлет, – Джек нахмурился. – Правда. Может, ты, наконец, послушаешь меня? Сейвхарбор хороший город. Чуть больше Соулса. Там ты заживешь по-новому, найдешь новых друзей, и все будет….

– Нихрена не будет! – Эти его дурацкие и раздражающие попытки взбодрить меня, пламенем коснулись души. Я вспылила, стукнув по ручке двери. – Нихрена не будет! Мне не нужны новые друзья, мне нравились старые! И говно твой Сейвхарбор! Нечего мне там делать!

Джек вдруг побагровел, вцепившись в руль так сильно, что побелели костяшки. Вообще, он был очень сдержанным человеком, и даже моими истериками его было крайне трудно вывести из себя, однако это делало его бомбой замедленного действия. Последняя ссора дома стала последним делением на таймере, преодоленным стрелкой часов за секунду перед взрывом. Глаза его загорелись злобным огнем, заблестели, как у нашедшего жертву хищника.

– Ты сама виновата, что мы туда едем! Сама стала плести медику в вертолете какую-то чушь, и мне потом попыталась то же самое внушить! – он громко закричал, на шее его угрожающе вздулись жилы.– Наглость – второе счастье, да? Я и так делаю, что могу! Пытаюсь сделать тебя счастливой, а ты, кроме своего толстожопого эго, ничего не видишь! Сколько можно?! Когда ты повзрослеешь?! Тебе уже семнадцать!

О нет. О, нет-нет-нет-нет. Никто, даже отец, не смел бросаться в меня обвинениями тогда, когда я была на все сто процентов и безоговорочно права. Кого-то, быть может, крики мужика и напугали бы, кто-то, быть может, испуганно вжался в кресло, как трусливый кролик, но не я. Терпеть не могла, когда кто-то кричал на меня и, пусть с причиной, но обвинял. Я так закричала на него в ответ, что крики наши стали резонировать, и в стеклах задрожали окна:

– Да ты охренел такое заряжать! Я тебе! Я всем говорила правду! – на мои глаза навернулись слезы, влажно потекшие по щекам, я чуть ли не срывала голосовые связки, изрыгая из горла недовольные и злобные крики. – Я всем говорила правду! Я пострадала! Я чуть не умерла! Меня домогались! И теперь я виновата?! Я виновата?!

– Хватит прикидываться бедной и несчастной! – с раздражением парировал Джек. – У тебя был месяц реабилитации, ты давно уже пришла в себя, а теперь просто решила искусственно продлить свой стресс, чтобы вить из окружающих веревки!

– Я видела маму! – горло вдруг сдавил горький спазм, голос мой сделался горестный и отчаянный. Картинка, где я встретилась с ней на проспекте, отчетливо висела перед мысленным взором и вытягивала из меня любые положительные эмоции, оставляя только пустоту и гнев. Мамы не стало на моих глазах, а ведь я с самого детства мечтала встретиться с ней. – Видела! Видела! А ты мне не веришь!

– Скарлет, я тоже по ней скучаю! И….

Вдруг справа, в окне, в метре от нас, мелькнула огромная квадратная тень. Нечто тяжелое толкнуло нас в борт, и меня со страшной силой рвануло вправо, ремень безопасности до боли сдавил грудную клетку, залпом выбив из легких весь воздух. Послышался металлический скрежет, по окнам растеклись сетки трещин, а затем стекла со звоном разбились на сотни осколков. Вдруг сверкнула молния, и я отчетливо, на доли секунды, увидела квадратную кабину большого грузовика и синей виниловой молнией на борту.

Меня швыряло из стороны в сторону, только ремень не позволял вылететь из салона. С грохотом мялся кузов, машину бросило в кювет, она кувыркалась, мир неудержимо, до тошноты и головокружения, вращался перед глазами. Я видела, что Джек вскинул руки, его так же бросало из стороны в сторону, как меня.

Короткий миг потери сознания. Мне несказанно повезло, что отец любил прочные машины, ведь иначе меня бы просто раздавило искореженным металлом, как муху. Перед глазами было темно, до ушей, как сквозь толстый слой ваты, доносились крики «Скарлет! Маленькая моя! Доченька! Скарлет! Господи!». Скрежет сгибаемого металла: Джек ломом разнес дверь и отогнул ее, сделав похожей на слегка распущенное крыло птицы, а потом распахнул настежь. Прежде, чем вытаскивать меня, он внимательно посмотрел на мое тело.

Взор медленно прояснялся, сердце испуганно долбило в груди и едва не билось о ребра, как паровой молот. Через водянистую муть перед глазами я видела размытый силуэт отца в проеме двери. Как же я была рада его видеть тогда. Впервые за несколько лет.

– Солнышко! Скарлет! Уголечек мой! – и столько заботы, столько ласки и волнения было в его встревоженном голосе, что у меня в груди защемило до боли. «Какая же я падла» – пронеслось у меня в голове. Он трогал меня за лицо, касался пальцами маленьких саднящих ушибов, проверял целостность костей. – Ничего не болит? Кости? Органы?

Я сосредоточилась на собственных ощущениях: вроде бы, только ушибы на теле побаливали, ну, на щеке еще было кровоточащее рассечение, а так, в целом…. С опасением попробовав пошевелить каждой конечностью, облегченно обнаружила, что переломов нет, и, расслабляясь, выдохнула из себя последний флюид тревоги. Хорошо, что обошлось без серьезных травм.

– Всё…. Всё хорошо. У меня нигде не болит, – я поспешила его успокоить. – Всё в порядке.

– Держись, сейчас, – Джек пролез в салон, попытавшись отстегнуть ремень, но его заело намертво. Тогда он вынул из кармана перочинный ножик, и принялся резать серую ленту, затрещавшую под напором лезвия. – Готова? – до разрыва ремня оставалось пару сантиметров. – Внимание, дорезаю! Раз, два, три! Давай!

И я выбросила вверх руки, чтобы не врезаться в потолок головой, уперлась ладонями в мягкую ткань. Джек вытащил меня за подмышки, выволок на влажную траву, и я смогла встать, более-менее уверенно чувствуя себя на ногах. Немного кружилась голова, правда, я из-за этого пару раз чуть не свалилась, но Джек подхватывал меня и поддерживал.

– Папочка, – заплакала я навзрыд, как плакали маленькие девочки, когда с ними происходило что-то страшное, но сильные и смелые родители приходили к ним на помощь. Моя напускная непокорность тут же разбилась о скалы аварии, и я цеплялась за Джека, как за последнюю спасательную шлюпку. – Папа, мне так страшно, папа…. Прости меня пожалуйста, папа!

– Ничего! – успокаивающе говорил отец мягким тоном, и ласково гладил меня по голове. – Ничего, уголек, все хорошо. Все хорошо. Ты не виновата. Я тоже истеричка…. Наговорил тебе глупостей. И ты меня прости.

– Ты в порядке? – я отстранилась от Джека и стала осматривать его с ног до головы. Никогда мы еще не были так близки. Критическая ситуация объединила нас, и та забота, с которой Джек отреагировал на меня, захваченную ремнем, та забота, с которой он вытянул меня из машины, наконец-то дала мне понять, что он желал мне только добра. Это впечатлило меня.