Голоса потерянных друзей
Шрифт:
А ты кто будешь? — спрашивает она, приподнявшись на цыпочки, чтобы лучше меня разглядеть.
— У нас лихорадка! — кричу я в ответ. — Не приближайтесь! Болеем мы!
Женщина пятится и оттаскивает за собой мальчишку. Он хватается за ее юбку и опасливо выглядывает из-за широкой спины.
— Так кто ты будешь? — снова спрашивает женщина. — И что тут забыл? Я тебя вижу впервые!
— Мы путешественники, — отвечаю я, — Но нас лихорадкой сморило, всех до единого. Не приближайтесь. А то, чего доброго, заразитесь!
— А сколько вас там? — интересуется женщина и, приподняв передник, закрывает им себе рот.
— Трое. Другим двоим еще хуже, чем мне, — и это не ложь, но я нарочно крепче хватаюсь за столбик, чтобы казалось, будто сил у меня
Потерянные друзья
Уважаемая редакция! Я ищу своих родных. Мать мою звали Присциллой. Ею владел человек по имени Уотсон, но позже он продал ее Биллу Кэлбу рту, случилось это в штате Джорджия, близ Хопуэлла. Жили мы неподалеку от Ноксвилля, Меня саму зовут Бетти Уотсон. Нас с матушкой разлучили, когда мне было всего три года от роду. Сейчас мне уже пятьдесят пять. Читать я научилась только в пятьдесят. Я очень люблю газету «Христианский Юго-Запад» и всегда нахожу в ней пищу для души. Очень хочу разузнать хоть что-нибудь о матушке и моем брате Генри и просто места себе не нахожу. Помогите, люди добрые! Письма присылайте на имя преп. Г. Дж. Райта, Эсберийская методистская епископальная церковь, Начиточес. Я прихожанка этой церкви и учусь в воскресной школе при ней.
Бетти Дэвис
(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад»)
Глава четырнадцатая
Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987
— Вот, глядите! — восклицает Ладжуна, отодвигая стопку журналов «Нэшнл джеографик». Она кладет на бильярдный стол том «Британской энциклопедии» и откидывает первую страницу обложки. Под ней оказывается тайник, где лежит, скрываясь от любопытных глаз, сверток, обернутый в старые обои — когда-то на них отчетливо виднелся золотисто-белый узор, но сейчас он весь в пятнах клея. Сверток перевязан тонкой бечевкой.
— По-моему, даже мисс Робин об этом не знала, — поясняет Ладжуна, многозначительно постучав пальцем по свертку. — Как-то раз прихожу в поместье — это было незадолго до конца, у судьи тогда уже начал немного мутиться рассудок, — так вот, прихожу я, а он мне и говорит: «Ладжуна, залезь, пожалуйста, на самую верхнюю полку. Мне там кое-что нужно, а лестницу украли». На самом деле ее вынесли, потому что полозья сломались, так что я сразу поняла, что судья сегодня не в себе. Но я выполнила его просьбу, и он показал, что было в этом свертке. Потом поглядел на меня и говорит: «Зря я это тебе показал. Ничего хорошего из этого не выйдет, и не в моей власти тут что-то исправить. Нужно убрать все на место. Больше мы его трогать не будем, пока я не решусь его сжечь — вероятно, это самый разумный выход. Никому не рассказывай про его содержимое, Ладжуна. А взамен я разрешаю тебе приходить сюда в любое время, брать книги, какие только захочешь, и держать их у себя, сколько вздумается». Потом он попросил достать ему один из томов «Энциклопедии», вырезал в ней страницы и спрятал внутрь сверток, после чего мы убрали книгу на полку.
Ладжуна подцепляет узел на бечевке обломанными ярко-красными ногтями, но он слишком тугой, и его не удается распутать.
— Посмотрите, нет ли в первом ящике стола ножниц. Судья их всегда там держал.
Я чувствую укол совести, который заставляет меня замешкаться. Что бы ни было внутри свертка, это наверняка что-то очень личное. И нельзя свой нос в чужие дела совать. Нельзя, и точка!
— А все, уже не нужно, — останавливает меня Ладжуна, которой удалось справиться с узелком. — Получилось!
— Думаю, зря мы это затеяли. Если судья не хотел…
Но Ладжуна уже успела развернуть обертку. Под ней обнаруживаются
две книги. Обе в кожаном переплете, одна — в черном, вторая — в красном. Одна — толстая, вторая — тоненькая. Черную узнать не сложно — это семейная Библия, старомодная, большая и тяжелая. Красная книжка куда тоньше и переплетена по верхнему краю, точно блокнот. На обложке видны поблекшие золотистые буквы:Плантация Госвуд-Гроув
Уильям П. Госсетт
Книга учета
— В этой тоненькой книжке перечислено все, что продавалось и покупалось, — продолжает тем временем Ладжуна. — Сахар, патока, хлопковые семена, плуги, пианино, земля, древесина, лошади, мулы, наряды, посуда… Словом, все что угодно. А порой упоминаются даже люди.
Я не знаю, что сказать. Ум отказывается осмысливать увиденное, и я прошу:
— Ладжуна, не надо… не стоит… Судья был прав. Убери это все на место.
— Но это ведь история, разве не так? — говорит она таким невозмутимым тоном, точно речь идет о годе, когда прозвонил Колокол Свободы или когда была составлена Великая хартия вольностей[2]. — Вы же сами всегда говорите, что книги и истории важны!
— Конечно, вот только… — Начнем с того, что такие старые книги надо брать только чистыми руками либо в перчатках из белого хлопка. Но если быть до конца откровенной, в глубине души я понимаю, что меня беспокоит вовсе не внешнее состояние архивных документов, а их содержание.
— Ну так это и есть истории! — заявляет Ладжуна и, пробежав пальцем по краю Библии, открывает ее, не дожидаясь моих возражений.
Перед текстом самого Писания я вижу несколько страниц с «семейным реестром» — записи сделаны изящными буквами, выведенными старыми перьевыми ручками наподобие тех, что я коллекционирую уже многие годы. В левой колонке перечислены имена: Летти, Тати, Азек, Бони, Джейсон, Марс, Джон, Перси, Дженни, Клем, Азель, Луиза, Мэри, Кэролайн, Олли, Митти, Харди… Эфим, Ханни… Айк… Роуз…
В остальных колонках указаны даты рождения (а у некоторых — и смерти), и рядом стоят непонятные обозначения — «У», «П», «С», «О» — и какие-то цифры. В некоторых случаях напротив имен указаны суммы в долларах.
Ободранный красный ноготок Ладжуны замирает над списками, не касаясь бумаги.
— Вот, видите: это все о рабах. Когда они родились, когда умерли, в могиле под каким номером похоронены. Если они бежали или пропали в годы войны, то рядом с именем и датой стоит буква «П». Если после войны им даровали свободу, стоит «С» и год «1865», а если они остались при поместье и стали издольщиками, указано «О/1865». — Ладжуна разводит руками с такой невозмутимостью, будто мы с ней обсуждаем меню школьной столовой. — А потом народ, видимо, сам стал вести записи.
У меня не сразу получается осмыслить эту информацию.
— Это тебе… все судья рассказал? — запинаясь, выдавливаю я из себя.
— Ага, — отвечает она, и на ее лице проступает странное выражение — будто бы она понимает, что судья поведал ей не всю правду, и гадает, о чем же он предпочел умолчать. — Наверное, он хотел, чтобы хоть кто-нибудь понимал, как прочесть эти записи, раз уж решил не показывать их мисс Робин. А почему — понятия не имею. Она ведь знала, что поместье построено руками людей, которых держали в рабстве. Как-никак она плотно изучала историю Госвуда. Наверное, судья не хотел, чтобы она мучилась чувством вины из-за всех этих давних дел.
— Да… наверное, — эхом отзываюсь я. К горлу подкатывает болезненный ком. В глубине души я жалею, что судья не решился взять на себя ответственность и не предал забвению эту часть истории, кинув книгу в камин. Но умом я понимаю, до чего же это было бы неправильно.
А Ладжуна увлекает меня все дальше и дальше по дороге, которой я совсем не хочу идти.
— Видите, тут кое-где не указан отец? Только имя матери и упоминание о рождении ребенка. Это значит, что отец скорее всего был белым.