Голоса потерянных друзей
Шрифт:
— Это тебе тоже судья рассказал?!
Ладжуна поджимает губы и закатывает глаза:
— Да уж как-то сама догадалась. Маленькая «м» так и расшифровывается — «мулат». Взять хотя бы вот эту женщину, Митти. Имя отца не указано, но ведь понятно, что он у нее был. И был он…
Ну все, хватит! Больше я просто не вынесу!
— Давай лучше положим все это на место.
Ладжуна хмурится, буравя меня взглядом — удивленным и… разочарованным?
— Теперь вы говорите точь-в-точь как судья. Мисс Сильва, разве не вы постоянно рассказывали нам об историях? А эта книга… У многих из тех, кто в ней упомянут, других историй и нет. Только в ней сохранились их имена — и больше нигде в целом свете. У них ведь даже именной надгробной плиты — и той нет! Глядите! — она перелистывает страницу назад, и я вижу форзац, раскрытый, точно крылья бабочки. На нем начертана
Мне вспоминается милый фруктовый сад у заднего крыльца моего дома.
— Но ведь тут никакого кладбища нет. Городское разбито вот где, — я кладу пластмассовую скрепку и винтажного вида степлер слева от ручки. — Если ручка — мой дом, то кладбище с этой стороны.
— Мисс Сильва, — отпрянув от меня, с укором говори Ладжуна, — вы же неплохо подкованы в истории! Кладбище, обустроенное у вашего дома, с аккуратными оградками и маленькими каменными «домиками», на которых выбиты имена, — это кладбище для белых. Завтра, когда я снова приду помогать вам с книгами, я покажу, что на самом деле скрывается за вашим домом. Я туда и сама ходила смотреть, когда судья…
Напольные часы, стоящие в холле, громко бьют, и мы подпрыгиваем от неожиданности.
Ладжуна отскакивает от стола, достает из кармана наручные часы с порванным ремешком и ахает:
— Мне пора! Я же только на минуточку сюда забежала, чтобы взять себе книжку на вечер! — она быстро выхватывает с полки книгу в мягкой обложке и пулей выскакивает за дверь. Гулкое эхо ее шагов разлетается по дому, а ему вторит крик: — Маме сегодня на работу, а мне надо сидеть с детьми!
Хлопает дверь, и Ладжуна исчезает.
Исчезает, как потом выясняется, на несколько дней. Не приходит ни в поместье, ни в школу. Точно сквозь землю проваливается.
Я в одиночку брожу по саду, разбитому за моим домом, придирчиво оглядывая любые неровности на земле, выдираю с корнем траву, если она мне мешает, раскапываю землю на несколько дюймов и обнаруживаю под ней невзрачные каменные плиты коричневого цвета.
На нескольких еще можно различить едва проступающие очертания букв, но разобрать их невозможно.
Я зарисовываю расположение плит в блокнот, а потом, вернувшись в госвудскую библиотеку, сравниваю их с пронумерованными прямоугольниками на кладбищенской карте. Совпадений немало — даже с учетом того, что с тех пор утекло немало воды, размывшей и спрятавшей правду. Я нахожу и взрослые могилы, и детские — для младенцев и малышей постарше, похороненных по двое-трое. На девяносто шестом прямоугольнике я останавливаю счет, потому что больше нет никаких сил. Прямо за моим домом, в полном забвении, похоронено целое сообщество людей, целые семьи и поколения. Ладжуна права: кроме рассказов о прошлом, передаваемых родственниками из уст в уста, и этого печального, страшного перечня из госсеттской Библии, у этих несчастных больше ничего нет.
Напрасно судья спрятал книгу. Теперь я твердо в этом уверена. Остается только решить, что делать дальше, — и вправе ли я вообще в это вмешиваться. Мне не терпится вновь поговорить с Ладжуной, выяснить, что еще она знает, но дни идут, а новой возможности это сделать не появляется.
В среду я не выдерживаю и отправляюсь ее искать.
Поиски приводят меня к дому тети Сардж. Я стою перед ним в поношенных, ярко-зеленых сандалиях, которые совершенно не подходят ни к какому из моих нарядов, но зато щадят мой ушибленный большой палец, пострадавший, когда стопка книг в библиотеке поместья Госвуд решила — будто нарочно! — свалиться на меня. За то время, что я пробыла в библиотеке, случилось много всего странного, но я стараюсь особо об этом не задумываться — некогда. Все выходные и три будних вечера после работы я лихорадочно разбираю книги, надеясь успеть сделать как можно больше, пока никто не обнаружил, что мне разрешили сюда приходить. А еще — пока мы вновь не пересеклись с Натаном Госсеттом и он не узнал, какие секреты таит его поместье.
Горы нестираного белья, непроверенных контрольных и не спланированных уроков всё копятся, и это не считая всего остального. А еще — что пугает, пожалуй, сильнее всего — я почти не успеваю печь овсяное
печенье.Замена бисквитов на печенье сослужила мне добрую службу еще и в том, что ученики забыли о моем прежнем прозвище и дали мне новое — Лумпа, в честь умпа-лумп, персонажей популярной книги «Чарли и шоколадная фабрика», экземпляр которой попал на наши классные полки благодаря подписке на книгу месяца, когда-то оформленной судьей. После разгоряченных споров в классе мы разработали систему недельных абонементов на книги из нашей новой библиотеки. Сейчас эту книгу взял себе парень по имени Шэд, один из самых смирных моих подопечных, входящих в негласную категорию «деревенщин». Он в классе новенький, а еще принадлежит к печально известному семейству Фиш. Экранизацию книги он посмотрел после семейной поездки к отцу, который отбывает трехлетнее заключение в федеральной тюрьме по статье, связанной с оборотом наркотиков.
Мне бы хотелось тщательнее разобраться в ситуации Шэда — как-никак он ест куда больше печений, чем остальные, и тайком набивает ими карманы, а это явно неспроста, — но в сутках слишком уж мало часов. Никак не могу избавиться от ощущения, что я постоянно выискиваю тех, кому сейчас больше, чем другим, нужно мое внимание. Вот почему на то, чтобы разузнать, что же творится с Ладжуной, мне понадобилось несколько дней.
И вот наконец я звоню в дверь дома, адрес которого указан в ее личном деле, хранящемся в школе. За дверью обнаруживается захламленная, ветхая квартирка, а мужчина, открывший мне, лаконично и сухо сообщает, что вышвырнул «такую-разэдакую» за порог вместе с «выродками ее», и попросил немедленно убраться с его крыльца и больше тут не появляться.
Придется навестить тетю Сардж или Бабушку Ти — больше ничего не остается. Сардж живет ближе к городу, так что я вскоре оказываюсь у нее. Одноэтажный домик, выстроенный по канонам «креольской архитектуры», напоминает мне мое съемное жилище, разве что отремонтированное. Облицовка дома, рамы на окнах и двери выкрашены в контрастные цвета — солнечно-желтый, белый и насыщенно-зеленый, — из-за чего жилище кажется прямо-таки кукольным. При виде него во мне только крепнет решимость продолжить попытки и уговорить Натана сохранить дом, в котором я сейчас живу. Если им заняться, он будет выглядеть ничуть не хуже этого! Завтра как раз день, когда работает фермерский рынок. Надеюсь, у меня получится поймать Натана.
Впрочем, это потом. Сейчас надо разыскать Ладжуну.
Мне никто не открывает, но из-за дома раздаются голоса, и я, обогнув безупречную клумбу, иду к проволочному забору и покосившимся воротам. Цепкие стебли ипомеи вьются вдоль кольев и оплетают сетку, отчего издали забор напоминает пестрое полотно.
В саду, занимающем добрую часть двора, на грядке с какими- то рослыми кустиками работают две женщины в потрепанных соломенных шляпках. Одна из них крепко сбита, а ее движения неспешны и скованны. Вторая, должно быть, Сардж, хотя в шляпе с широкими полями и перчатках в цветочек ее сложно узнать. Я наблюдаю за этой картиной пару мгновений, как вдруг в сознании вспыхивает давно забытая картина. Мне вспоминается, как я, будучи еще совсем крохой, стояла в саду у куста клубники, а кто-то из взрослых направлял мои маленькие непослушные пальцы, помогая сорвать плоды. Помню, как трогала каждую ягодку и спрашивала: «Эту? Или эту?»
Понятия не имею, где именно это все происходило. Возможно, это было очередное место, где мы на время поселились, и очередной сосед, по доброте душевной согласившийся сыграть роль доброго дедушки. Всякий раз, когда мы перебирались в новый город, меня неизменно привлекали люди, которые редко покидают свой участок и много времени проводят во дворе.
И тут на меня накатывает тоска — до того неожиданно, что я не в силах дать ей отпор. Такое иногда случается. И пусть мы с Кристофером подробно обговорили эту тему и пришли к общему выводу, что детей нам лучше не заводить, в мысли нет-нет да и закрадывается этот мучительный вопрос: «А что, если…»
— Здравствуйте! — кричу я, перегнувшись через ворота. — Простите за беспокойство!
Приподнимается только одна из шляп. Пожилая женщина продолжает трудиться на грядке. Она срывает какие-то вытянутые зеленые стручки и бросает их в корзину — срывает и бросает, и так раз за разом. А вторая и впрямь оказывается тетей Сардж. Знакомым движением она быстро вытирает лоб, поправляет шляпу и идет ко мне.
— Опять в доме какие-то неполадки? — спрашивает она, и в ее голосе слышатся забота и сочувствие, что меня удивляет — расстались-то мы все-таки не на самой приятной ноте.