Голоса потерянных друзей

«Нет, он не смотрит на тебя! Не смотрит! — твержу я себе. — Только не оборачивайся!»

Но стоит мне свернуть за угол, как я тут же срываюсь с места и бегу прочь что есть сил.

Оказавшись в переулке, я чуть не налетаю на мужчину, который грузит коробки на тележку. Это высокий, стройный, крепко сложенный смуглый человек… Его я могла бы узнать даже в темноте. Того, кто дважды пытался тебя убить, ты никогда не забудешь. Он бы и сейчас наверняка попытался это сделать, будь у него такая возможность.

Я уже собираюсь развернуться и бежать в другую сторону, но нога моя попадает в грязь, которая стала скользкой от стекающего по переулку мыльного ручья. Я пытаюсь устоять, но не могу и лечу в вонючую жижу.

Не успеваю я подняться, как Мозес кидается на меня.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Я родилась в округе Хенрико, штат Виргиния, около семидесяти лет назад. Маму мою звали Долли, и она была рабыней, принадлежащей Филлипу Фрэзеру, у кого в рабстве оставалась и я, пока мне не исполнилось тринадцать. У меня имелось еще две младших сестры. Их звали Ребекка и Черити. Одной было четыре, второй — пять, когда меня продали Уилсону Уильямсу из Ричмонда. Месяцев шесть-семь спустя мистер Уильямс перепродал меня работорговцам Гудвину и Гленну, а у них меня купили в Новом Орлеане, Луизиана. С четырнадцати лет я все переходила из рук в руки и побывала в собственности у многих хозяев из Техаса и Луизианы, пока президент Линкольн не издал свою «Прокламацию об освобождении рабов». Сейчас я жительница города Галвестон и прихожанка методистской епископальной церкви. Мне хотелось бы разузнать о судьбе моих сестер, Ребекки и Черити, с которыми нас разлучили в Виргинии, а еще о других родственниках, если они у меня остались, поэтому я и обращаюсь в вашу газету в надежде, что вы мне в этом поможете. Мне можно написать на имя преп. Дж. К. Логгинса, церковь Святого Павла, Галвестон, Техас.

Миссис Кэролайн Уильямс

(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 14 апреля, 1881)

Глава двадцать вторая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Сегодня снова четверг, и я, еще не добравшись до дома, уже знаю, что рядом с калиткой припаркован автомобиль Натана. Мыслями я во весь опор несусь к нему, обгоняя даже своего «Жука», который недавно украсили новеньким бампером — спасибо Кэлу Фрэзеру, местному механику и племяннику мисс Кэролайн, одной из дам «Нового века». Он обожает старинные автомобили вроде «Жука», потому что их делали на совесть, чтобы можно было чинить и продолжать пользоваться, а не выкидывать сразу же, как сломаются электронные часы или автоматические ремни безопасности.

Машина городской полиции выныривает из-за билборда и устремляется за мной, и в этот раз я уже не покрываюсь холодным потом от мысли, что меня остановят из-за бампера. И все равно всякий раз, когда мы вместе закладываем виражи, меня посещает зловещее чувство. Такое ощущение, будто я оказалась в фильме, где поборники закона и серые кардиналы провинциального городка неотличимы друг от друга. Их объединяет общая цель: помешать всякому, кто задумает нарушить статус-кво.

Как бы я ни пыталась сохранять в секрете проект «Подземки» до его завершения, мне это плохо удается. И в этом нет ничего удивительного, когда десятки школьников, группа пожилых дам и горстка волонтеров вроде Сардж бегают по городу, выискивая любые свидетельства — от судейских записей, старых газетных статей, семейных фотоснимков и документов до афиш и материалов для костюмов. На календаре уже начало октября, а значит, до даты нашего предполагаемого праздника, назначенного на Хеллоуин, остается меньше месяца.

Я притормаживаю у подъездной дороги, ведущей к моему домику, чтобы получше разглядеть, кто сидит в полицейской машине, — как-никак, мы уже выехали за пределы города. В водителе я быстро узнаю Редда Фонтэйна. Ну само собой! Как брат мэра и кузен Уилла и Мэнфорда, он считает, что ему тут все дозволено. Едет он без особой спешки, поглядывая больше не на меня, а на мой дом.

В голову закрадывается подозрение, что он высматривает машину Натана. Мой «Жук» остается на своей стратегической позиции, перегораживая полицейскому вид, пока он едет мимо. А следом и я подъезжаю к дому. Стоит мне заметить сквозь ветви олеандровых кустов шорты цвета хаки и хлопчатобумажную камуфляжную рубашку, как мой пульс немного успокаивается. Я узнаю наряд Натана еще до того, как вижу его самого на качелях, висящих в углу крыльца. Насколько я могу судить, у него есть порядка пяти повседневных комплектов одежды — и все они удобные, скромные, а главное, полностью соответствуют жаркому и влажному климату юга Луизианы. Одевается он одновременно и как любитель походов в горы, и как фанат пляжного отдыха. Особого лоска наводить не любит.

И это одно из тех качеств, которые мне в нем нравятся. Я и сама не очень внимательно слежу за модой, хотя и пытаюсь производить на учеников хорошее впечатление. «Всегда одевайся так, точно собираешься на работу своей мечты, а не на ту, куда идешь на самом деле», — любили советовать наставники в колледже. Если так рассуждать, то мне, пожалуй, хотелось бы однажды подняться до директорского кресла. Это осознание пришло ко мне недавно, и я все еще пытаюсь с ним свыкнуться. Как это ни странно, но работа в средней школе отлично мне подошла. Эти дети заставляют меня поверить, что у меня есть свое предназначение, что я каждый день встаю и иду на работу не напрасно.

«Жук» бесшумно вкатывается в привычную колею у забора, и я глушу двигатель. Натан сидит на качелях, положив одну руку на подлокотник и поигрывая пальцами. Он смотрит в сторону кладбища и при этом так сильно щурится, что мне сперва кажется, будто он задремал. Виду него абсолютно расслабленный.

Этому умению жить здесь и сейчас я и пытаюсь у него научиться. Сама я по натуре стратег и воин. Я извожу себя тем, что без конца проигрываю в голове былые неудачи, жалея, что не поступила мудрее, проявила слабину, приняла неправильное решение. Слишком уж часто я живу в мире, сотканном из вопросов «А что, если…». К тому же трачу слишком много времени и душевных сил на попытки предугадать, что за тигр притаился за углом. Натан же, кажется, принимает жизнь такой, какая она есть, и готов вступить в битву с любым хищником, где бы и когда бы тот ни появился. Может, это потому, что он был воспитан в горах мамой-художницей, которую он с нежностью называет «битником».

Жаль, что мы так мало о ней говорим. Я постоянно ищу способы узнать Натана получше, но он скуп на откровения. Впрочем, то же можно сказать и обо мне. Не так уж много я могу рассказать о своей семье и о прошлом, не забредая при этом на ту территорию, которой я всю свою взрослую жизнь сторонюсь.

Скрип ступенек выводит его из дремы. Склонив голову набок, он обводит меня внимательным взглядом и спрашивает:

— Непростой выдался денек?

— А что, я настолько плохо выгляжу? — смутившись, я убираю упавшую на лоб черную кудрявую прядку и прячу ее во французскую косу, которая сегодня утром получилась у меня особенно хорошо.

Он кивает на пустующую половину качелей, точно это кресло в кабинете психолога, и говорит:

— Выглядишь… встревоженной.

Я пожимаю плечами, хотя на самом деле я действительно встревожена — и даже немного уязвлена.

— Наверное, дело в утверждении проекта «Подземка». Я уже несколько раз разъясняла мистеру Певото его суть, но, по-моему, он совсем меня не слышит. Молодец, мол, дай поглажу тебя по головке, не забудь только собрать с родителей подписанные разрешения. А мне этих бумаг до сих пор не хватает, и немало. Я хотела часть из них получить на родительском собрании. И что ты думаешь? Ко мне пришло одиннадцать человек. Всего одиннадцать! И это из пяти-то классов, с которыми я встречаюсь ежедневно, при том что в каждом учится примерно по тридцать пять детей! Но до меня добралось только три мамы, один папа, одна пара, одна тетя, один официальный опекун и приемная мама. И еще двое пенсионеров. Весь вечер я проторчала в почти пустом классе.

— Бог ты мой, какой кошмар! — он отрывает руку от спинки качелей и обнимает меня за плечи, скользнув пальцами по моей руке. — Обидно, наверное, было?

— Еще как, — отзываюсь я, наслаждаясь этим дружеским жестом… или как еще его назвать. — Я ведь даже доски завесила работами учеников и фотографиями. Хотела всем сделать приятное, понимаешь? А осталась наедине с тарелкой печенья и апельсиновым соком… И с красивой посудой осеннего дизайна! Я изрядно потратилась в «Бене Франклине», между прочим. Теперь несколько месяцев канцелярию покупать будет не на что.

Наверное, это звучит так, будто я напрашиваюсь на сочувствие, что порядком злит, но ничего не поделаешь. Ситуация с родительским собранием не на шутку меня задела, потому что в то, что мы сейчас делаем, я вкладываю душу.

— Эх… — Натан снова сочувственно вздыхает и по-дружески обнимает меня, чтобы ободрить. — Я бы обязательно отведал твоего печенья!

Я опускаю голову ему на плечо. Отчего-то этот жест кажется мне таким естественным.

— Честно-честно?

— Честно.

— А ну поклянись! — я поднимаю свободную руку, но тут же роняю ее обратно. Так мы обычно делали с Кристофером. Старая привычка. Призрак прошлого мигом является мне, чтобы напомнить, что погружаться с головой в новые отношения, чтобы только избавиться от меланхолии и склеить разбитое сердце, — это жизненная стратегия моей матушки, которая, по сути, никогда ее не спасала. Мы с Натаном — приятели. Союзники. И лучше все оставить как есть. Он, похоже, тоже так считает, и именно поэтому в те редкие моменты, когда я пытаюсь что-нибудь разузнать о его прошлом, он меня в него не впускает. А однажды я даже набралась смелости и намекнула, что была бы не прочь побывать на его лодке и узнать, как ловят креветок. Но с этой стороной своей жизни он меня никогда не знакомил. Даже взглянуть на нее одним глазком мне не позволялось. И возможно, для этого есть причина.