Голоса потерянных друзей
Шрифт:
Ковбой быстро мотнул головой, давая понять, что на вопросы отвечать не будет, потом помог пересадить мисси и Джуно-Джейн в мою повозку и проехал вперед, к Пенберти, чтобы все с ним уладить. На этом история закончилась. Уж не знаю, что он сказал Пенберти, но хозяин больше ни словом не обмолвился об этом.
Так мы стали самыми юными псами в этой упряжке — я, мои спутницы и Гас Мак-Клатчи, который управляет повозкой перед нами. Опыта у нас маловато, но среди наемников Пенберти вообще много молодняка, и больше половины из них цветные, индейцы или метисы, так что мы хотя бы не бросаемся в глаза. Нам достается больше всего пыли, именно мы налетаем на колдобины, когда переходим реки, и на нас опускается облачко из соломинок и выдранной с корнем травы, которое
По ночам на привале они рассказывают истории. Оказывается, смерть от руки индейца — очень страшная. Я учу Джуно-Джейн обращаться с пистолетом и ружьем, которое нам выдал Пенберти. Даже заряжаю пистолет мисси, на тот случай, если положение наше станет до того отчаянным, что придется пустить его в ход. А по вечерам Джуно-Джейн заполняет Книгу пропавших друзей и заодно показывает нам с Гасом буквы, учит нас, как они произносятся и пишутся. Гас запоминает их помедленнее, чем я, но тоже старается. Многие среди погонщиков тоже кого-то ищут, некоторые еще до войны и сами были рабами в Арканзасе, Луизиане, Техасе и на индейской территории. Примыкают к нам и жители городов, которые мы проезжаем по пути, так что недостатка в новых словах нет.
Временами имена в книгу добавляют незнакомцы, которых мы встречаем на дороге. Мы разговариваем с ними, нередко делим кров и еду, запоминаем их истории. От них же мы узнаем, какие поселения ждут нас впереди, как бесчинствуют индейцы и где рыщут и грабят проезжающих мимо разбойники и марстонцы. Рассказывают нам и о реках и других водоемах, которые есть поблизости. В одну из последних ночей пути нам встречается человек, везущий почту в другой город. Он-то и предупреждает нас, что в этих местах стоит держать ухо востро. Здесь, мол, крадут лошадей и другой скот, а еще бушует война между немецкими фермерами и американцами, которые пришли сюда вместе с конфедератами в годы войны.
— Немцы, понимаешь ли, сколотили себе банду мстителей, назвали ее «Худу». Не так давно они выбили дверь тюрьмы в Мэйсоне, чтобы освободить кого-то из арестантов, пойманных на краже скота. Чуть не угробили шерифа и одного техасского рейнджера. Еще и ногу прострелили человеку, который скот не воровал, а просто был пойман, когда ехал верхом на краденой армейской лошади. Повезло бедняге, что его не вздернули. А то ведь эти худу успели троих арестантов вздернуть, пока шериф и рейнджер не вмешались. Недавно они еще кого-то пристрелили, и теперь соратники почившего набрали банду и тоже собираются мстить. Да и марстонцы последнее время что-то совсем распоясались. Их глава назвался Генералом. Разжигает, видите ли, «гондурасскую лихорадку» в очередной раз — твердит убежденным сепаратистам, что, дескать, надо строить новый Юг в Британском Гондурасе, а еще на Кубе. Он, между прочим, кучу народу так к себе завлек. Правду говорят: внешность обманчива. Поэтому будьте осторожны, ребятки. В этих краях закон и беззаконие — все едино. Опасное это место.
— Слыхал я об этих марстонцах, — подает голос Гас. — У них было тайное собрание в одном из амбаров Форт-Уэрта, они там новобранцев себе искали. Но я думаю — сказочки это всё, и преглупые! Мир назад не вернется, а если куда и движется, то лишь вперед. Будущее — за тем, кто готов встретить любые невзгоды!
Пенберти поглаживает бороду и кивает. Глава нашего каравана взял Гаса Мак-Клатчи к себе под крыло, точно отец или дедушка.
— Далеко ты пойдешь с такими-то убеждениями, — хвалит он его, а потом поворачивается к почтарю: — Благодарствую за предупреждение,
друг. Мы будем осторожны.— А как звали того господина, которому ногу прострелили? — спрашиваю я, и все удивленно смотрят на меня. Я решила, что не буду привлекать к себе внимание во время нашего путешествия, но сейчас только и думаю, что об истории, рассказанной мне ирландцем. — Того, который еще попал в тюрьму из-за армейской лошади.
— Этого уж я не знаю. Знаю только, что после ранения он выжил. Не похож он на конокрада — слишком уж благородный. Но солдаты его непременно повесят, если уже не повесили. Каких только зверств в наши дни не бывает… Мир совсем уж не тот, что раньше, и…
Он продолжает говорить, а я обдумываю то, что узнала. Может, ирландец из Форт-Уэрта не солгал, когда поведал, что мистер Уильям Госсетт разъезжал на краденой армейской лошади? А если это правда, то неужели он не солгал и про маленькую белую девочку с тремя синими бусинами? Пока мы готовимся к ночлегу, я рассказываю о своих опасениях Гасу и Джуно-Джейн, и мы решаем, что, как только доставим груз в Мейнардвил, сразу же отправимся в Мэйсон, чтобы разузнать там о человеке, которому выстрелили в ногу. Возможно, это действительно масса — или кто-нибудь, кто его знает.
Я закрываю глаза и забываюсь сном, потом просыпаюсь и снова начинаю дремать. Во сне я правлю повозкой, запряженной четырьмя черными лошадьми, и ищу мистера Уильяма Госсетта. Но его нигде нет. Вместо него я вижу Мозеса. Он пробирается в мой сон, точно пантера, которую ты не видишь, но чье присутствие — слева, справа, сзади или сверху — отчетливо ощущаешь. А потом ты слышишь, как она делает шаг, — и вот уже ее мощное тело летит на тебя, прижимает к земле, обдав своим жарким дыханием.
И ты замираешь, боясь взглянуть ей в глаза. Но и не смотреть тоже страшно.
Ты весь в ее власти.
Вот так же в мои сны проник и Мозес, не дав мне ответа, кто же он: друг или враг? Всем телом я чувствую его тяжесть. Вижу глаза, ощущаю запах.
Я хочу, чтобы он ушел… или нет?
«Не оборачивайся!» — велит он.
Когда я просыпаюсь, сердце колотится громко и гулко, точно кто-то бьет в огромный барабан. Его стук отдается в ушах, а вскоре я различаю и громкие раскаты грома. От них на душе становится еще тревожней, и настроение портится, как сама погода. Мы снимаемся с места, не позавтракав, и едем дальше. До Мейнардвила осталось всего два дня пути, если ничего не случится в дороге.
В этом засушливом краю дожди идут не часто, но в следующие дни на нас обрушиваются целые потоки воды. Лошади шарахаются от раскатов грома, а когда небо распарывают молнии, мне кажется, что это гигантская хищная птица пытается схватить в свои когти весь мир и унести с собой.
Испуганные животные мечутся и топчут известняк, которым усыпана дорога, пока он совсем не размокает от дождя. Тогда земля становится скользкой и начинает комьями налипать им на ноги; в грязи застревают и колеса повозок. Белесая вода из-под ободов разлетается молочными брызгами всякий раз, когда колесо совершает оборот.
Я стараюсь не обращать внимания на непогоду и все думаю о мистере Уильяме Госсетте. Как же так вышло, что он добрался до самого сердца этого сурового края, да еще оказался на краденой лошади, а потом угодил в тюрьму, захваченную вооруженными мятежниками?
Даже представить его не могу в таком месте. И что его привело в такую дыру?
Но в глубине души я уже знаю ответ. И отвечаю себе: любовь. Вот что это. Любовь отца, который не может бросить сына и готов полмира пройти, чтобы только вернуть своего мальчика домой. Лайл такой любви не заслуживает. Вместо того чтобы отплатить за нее добром, он живет, как ему вздумается, творит бог весть что и еще на других беду навлекает. Не удивлюсь, если Лайл уже получил по заслугам: погиб от пули или на виселице в каком-нибудь пустынном месте вроде этого, а его кости давно обглодали волки. Очень может быть, что масса забрался сюда в погоне за призраком. Но он не мог оставить надежду, пока не получит точного ответа.