Голоса прошлого
Шрифт:
– Ему разрешили.
– Алеська, не темни, – потребовала я. – Это кому это разрешили такое?! Имя!
Она пожала плечами.
– Доктор Марвин Таркнесс. Эй, ты чего?
Я, услыхав имя, резко подалась назад, естественно, стукнулась многострадальным затылком о стенку, больно, чёрт... Как будто мало я от Патоки получила!
– Марвин Таркнесс, доктор Марвин, профессор Марвин – это же мой учитель!– сказала я. – Я у него интернатуру проходила, и вообще. Он на мой выпуск не приехал, я так обиделась тогда... Но по времени сходится: получается, не приехал потому, что занимался тобой.
–
– Он погиб...
– Да, – кивнула она. – Знаю. Зря они наш транспортник упустили. Зря. Мы вернулись. Я не одна такая, Энн. Нас много.
Много, пришла уверенность. Алеся говорила правду. Конкретно в нашем отряде она была одна, но в целом на флоте служило немало вранийцев, и не только в десанте. Бывшие телепаты в том числе.
С начала Вторжения прошло девять лет. Планету собирались отбивать всерьёз и навсегда, поэтому военные Земной Федерации подошли к вопросу тщательно и методично. К локали Враны подбирались со всех шести сторон. Выбивали врага из сопредельных пространств. Разворачивали и укрепляли собственные базы. На это ушло девять долгих, наполненных надеждой и болью лет.
Но вранийцы были не в претензии. Они ждали. Готовились и ждали, ждали...
– Надеюсь, эти гады там, на планете,каждую ночь видят кошмары, от которых делают себе в штаны, – свирепо выговорила Хмельнёва, сжимая кулак. – Потому что мы здесь. И мы не уйдём!
– Не уйдём, – кивнула я. – Вот уж это наверняка.
– А Ирэну Патоку я утихомирю, – пообещала Алеська. – Можешь на меня положиться.
– Спасибо, – искренне поблагодарила я.
Она товарищески пихнула меня кулаком в плечо.
– Давай... комадар. Где наша не пропадала!
Перед отбоем свободное время, каждый занимался чем хотел. Алеська взяла гитару. Играть она умела, знала очень много стихов, каковые ловко перекладывала с русского на эсперанто... по уму, ей бы не в десанте служить, а где– нибудь... в мирной профессии. Она обмолвилась как– то, что любила с малышами возиться. Легко вообразить себе картину: берег моря... или озера... или вообще просто лес... костёр, блестящие глазёнки детей и Алеськина гитара...
Только украли у неё этот лес и этих детей. Осталась одна гитара.
Алеська, Алеська... Навсегда в памяти: чуть вздёрнутый нос, рыжеватые волосы, пальцы на струнах, мрачная песня, дотянувшаяся сквозь века из тьмы докосмической эпохи Терры:
Из России выводят Бога,
Официально, по договору,
Бог сидит на броне прищурясь,
Что ж, домой, так домой,
Шестикрылые серафимы
Прогревают в бэхах моторы,
И на солнце триплекс бликует,
Словно радуясь, что живой
Скоро – скоро пойдет колонна,
Все закончится скоро – скоро,
И не то чтобы нет патронов,
Просто гниль – это просто гниль...
А какой– то усталый ангел,
На прощание по забору,
Вывел суриком: 'Ницше умер',
И задумчиво сплюнул в пыль.
.
Он проверил все сводки и смыслы,
Расписал маршрут и дозоры,
Вы не верьте в смерть и потери,
У Всевышнего каждый – живой...
Возвращается
Бог в Россию,В нарушение всех договоров..
В нарушение всех приказов,
Бог идет в Россию, домой...
.
Ах как весело прет колонна.
Как слоненок по помидорам.
Ну нестрашная же страшилка,
Намалеванный чертом черт...
И тот самый забытый ангел,
Снова суриком, по забору вывел:
'Мы все равно вернулись,
А ваш Ницше все так же мёртв'.
.
Бог пришел, принеся с собою,
Ароматную пороха примесь
Он выписывает партбилеты,
Принимая в небесную рать.
Значит встанем плечом друг к другу,
Автоматами ощетинясь.
А на то, что там думал Ницше,
Скоро будет всем наплевать.
(Автор текста – Казак,
ГЛАВА 2
Нас отправили патрулировать периметр базы. Не то, чтобы опасались нападения, но порядок есть порядок. Подобные базы стараются уничтожать в самом начале развёртывания. С воздуха. Такие попытки со стороны врага были, но ни одна из них не увенчалась успехом. У них не было поддержки из космоса. А у нас была.
Хмельнёва шла в паре с Патокой, неразлучная парочка. Начала проверку, получается, с них. Отсюда, с внешнего периметра, открывался великолепный вид. Ландшафты кислородных планет бывают иногда невероятно прекрасны. В какой– то миг замираешь на полувздохе: такая это перед тобой картина невозможная, впечатывается в сетчатку единой вспышкой надолго, если не навсегда.
Закат остывал, расплескиваясь сиренево– алой рекой над холмами предгорий. Хрустальными друзами сияли далёкие горы. Алеська уверенно называла каждую вершину: Хозяйка, Сидящая Кошка, Горбатая, Пик Вероники, Старик, Два Брата... Там, за Перевалом Семи Ветров, начиналась дорога на Большой Лог, Летяшево, Хмельнёвку и Обручи.
– Наверняка кто– то выжил, – убеждённо сказала Патока, продолжая разговор. – Кто– то спасся и...
– Думаешь, хоть кто– то из наших спасся? – горько спрашивала Алеська. – Девять лет!
– И всё же...
– Лучше вникни в запах. Слышишь? Это серебристый шалфей. Или, как ещё говорили, сальвия. Мы сажали их под окнами, у сальвии красивые серебристо– синие цветы колокольчиками...
За периметром базы цвело полновесное лето. Запахи трав проникали сквозь фильтры; Алеська могла назвать каждое растение, отдающее в общий букет свой вкусовой оттенок. Она вернулась домой, и дышала полной грудью, а для меня...
Для меня в тех медовых ароматах отчётливо звенели настойчивые нотки тревоги и глухой угрозы.
– Хмельнёва! Экраны активировать.
– Но...
Взгляд удава. Такой, чтобы сквозь броню проняло, в лучших традициях капитана Великовой. Кажется, получилось.
– Есть!
Мне не нужно сканера, чтобы ощутить силовой экран, возникающий над Алеськиной головой. Убить тяжёлого пехотинца в активированной броне очень не просто. Хотя таскать это всё на себе, дышать фильтрованным воздухом, смотреть и слушать сквозь экраны, притом летом, на кислородной планете голубого ряда, нелегко тоже...