Голова Минотавра
Шрифт:
Отец, и вправду доживающий свои последние дни, приветствовал блудного сына со слезами и и безропотно вручил ему чек на требуемую бароном фон Кригерном сумму. Молодой человек был обрадован не только тем, что наконец-то выплатит свой долг и освободится от гангстера, но прежде всего тем, что закончилось время безумия, что приходит период стабильности. Отец умрет, а он — в качестве единственного наследника, возьмет в свои руки управление процветающего имения, остепенится, женится, осядет в Бараньих Перетоках… ну, редко-редко когда посетит какой-нибудь секретный клуб в крупном городе… Юлиуш, граф Воронецкий, четко предусмотрел планы сына и показал завещание. Там была запись, что имение перейдет в пользу потомка лишь тогда, если тот в течение двух лет получит звание доктора философии в области математики или логики. "Твой гений не может быть растрачен понапрасну", — такими были последние слова старого графа.
Без особого труда Воронецкий поднял стул вместе
— Я был в отчаянии, — произнес он, — но, похоже, во мне есть что-то от священника, как вы заметили, ибо Господь за мной заботился. На похороны моего отца приехал давний его ученик, парень из народа, проявлявший большие способности к математике. Он и был той самой деревенской жемчужиной, которую выловил благородный граф, которой обеспечил образование. Да… Именно тогда, на отцовских похоронах я встретил Минотавра.
Воронецкий поднялся и вышел через двери, которых Попельский не видел, поскольку их заслоняла ширма. Через мгновение доски пола затрещали. Граф вновь появился на сцене. Но не сам. У его коленей таилась бестия.
В левой руке Воронецкий держал толстую цепь. Второй ее конец был обвязан вокруг шеи Здзислава Потока. Руки обнаженного узника были связаны на животе, ноги — связаны в щиколотках. В рот был заткнут кляп. Густые волосы были покрыты какой-то мазью. На белом, не заросшем волосами теле хорошо были видны красные ссадины, струпья от ран и прыщей. Под кожей играли мощные мышцы. Поток, пригнувшись, глядел исподлобья на Попельского. Кляп у него ворту слегка пошевелился. Минотавр смеялся. На мгновение комиссар забыл о Рите. Он почувствовал, как пульсирует кровь у него в висках. Он не выдержал и бешено бросился вперед вместе со стулом.
— Не надо так нервничать, комиссар, — усмехнулся граф Воронецкий. — Сейчас вы получите это чудовище в свои руки. Но поначалу история о молодом человеке, жизнь которого является доказательством существования божественного провидения. Так вот, как я уже вам говорил, Потока я встретил на похоронах собственного отца. Тот заинтриговал меня своим внешним уродством, поскольку все небанальные люди мне нравятся. Я пригласил его на поминки, и мы долго разговаривали. О нем я узнал все. Что он изучал математику в Кракове, что в науке хотел посвятить себя логике, что краковские ученые его не оценили, что они высмеивали все его задумки. Им не хотелось выйти за пределы своих узеньких научных плантаций. А Поток собирался, следуя за работами Лукасевича, исследовать тексты древних логиков, используя математический инструментарий. Краковские ученые отсылали его к филологам, те, в свою очередь, не желали с ним разговаривать, не имея понятия о математике.
Поток был ужасно разочарован; он прервал учебу, выехал из Кракова и сделался каким-то гувернером в имении неподалеку от Бродов. Но… вернемся к делу. После похорон отца я разговаривал с Потоком до поздней ночи и предложил ему написать для меня докторскую диссертацию. За это я обещал ему золотые горы, только он их не хотел. Хотел исключительно женщин. Тогда я смеялся про себя — ведь для меня женщины никогда проблемой не были. Но через минуту я уже смеяться перестал: Поток желал иметь исключительно девственниц. Он затребовал троих: одну в самом начале написания работы, одну в средине и одну как бы на десерт, — Воронецкий сам рассмеялся над своей шуткой, — после завершения диссертации. Впрочем, он мне и не пояснил, откуда такие прихоти, но я человек терпимый, и не такие чудачества видел.
Он прервал рассказ, уселся на стул и закурил.
— Вижу, комиссар, вы очень заинтересованы, — усмехнулся он Попельскому, — ладно, слушайте. Только сейчас все и начинается! Я снял для Потока комнатку на Жулиньского, неподалеку от своей тайной квартирки, в которой, время от времени, проводил секретные встречи. Моя давняя знакомая, Клементина Новоземская, обещала во всем помочь, понятное дело — не за спасибо. Но она затребовала такой гонорар, что я потерял дар речи. Но я не торговался. Через месяц нашлась самая неподдельная девственница из Тарнова. Я несколько раз встретился с ней и, чего тут скрывать, довольно быстро влюбил в себя. Я предложил ей совместную поездку в Карпаты и повез ее туда на своем авто. По дороге, под Мосцишками, я сделал вид, будто машина сломалась. Вечерело. Я отправил девицу в гостиницу. Там, вроде как по соображениям нравственности, я предложил ей зарегистрироваться под выдуманным именем. Именно там она должна была меня ожидать.
А дождалась Минотавра.
Воронецкий поменялся в лице. Он вскочил на ноги, схватил клюшку для гольфа и начал ею избивать Потока. Тот упал на лицо. Клюшка погружалась в теле, словно в тесте. На кляпе появились пятна крови, выступила пена.
— И пришел к ней каннибал, монстр, людоед! — визжал Воронецкий, — колотя клюшкой по голове Потока. — И он сожрал ее, вместо того, чтобы просто отыметь — как обещал! Так, животное? Так ты сотворил, урод?!
Прошло добрых пятнадцать минут, пока Воронецкий не успокоился. Поток лежал на боку и тяжело сопел в свой кляп. На его обнаженном теле выступали багровые полосы.
— У меня не было выхода. — Воронецкий тяжело вздохнул. — Понятное дело, я мог выдать его полиции. Но кто тогда написал бы за меня диссертацию?
Даже если бы я кого-нибудь и нашел, всегда имелась бы тень недоверия, не выдаст ли этот человек меня… А это животное никогда бы не выдало, поскольку выдало бы тем самым себя. Так или иначе, но я от него зависел. — Граф вытер пот со лба. — Вскоре он принес мне половину работы и затребовал новую девственницу. У меня никаких иллюзий уже не было. Я знал, что с ней случится… — Тут он снова вздохнул. — Ну мы все и повторили, с той лишь разницей, что девушка была из Кельц, а убил ее Поток… в Дрогобыче. Вся Польша гудела, все разыскивали Минотавра. — Тут он подмигнул Попельскому. — Ведь это же вы придумали, так? Весьма ловко. Словно из мифологии. Во всяком случае — произошло. Тем временем, Минотавр дописал работу и потребовал себе последнюю жертву. И вот тут что-то в нашей замечательно смазанной машинерии заело. Новоземская никак не могла найти девственницы. Тогда же у нее появилась Мария Шинок, посланная Неробиш. Новоземская, как бывшая бордель-мама, знала, как имитировать девственность. Я встретился с этой Шинок… Она была вовсе даже и ничего… У меня самого на нее встало… Но что же. Я посвятил ее в качестве очередной, как мне тогда казалось, последней жертвы. И вот тут появилась проблема. Поток каким-то образом узнал, что девственница ненастоящая… Он не мог ее поиметь, поскольку это противоречило бы его принципам… — Тут Воронецкий рассмеялся. — Так что он ее всего лишь покусал! — И тут же он сделался совершенно серьезным, словно смена настроений была его специальностью. — Зато все мы были вене себя от страха. Ведь девица осталась в живых: она помнила мое лицо, лицо Потока. Нужно было ее ликвидировать. К нашему счастью, она сошла с ума. И как, и скажите, неужто провидение не защищает меня?Он поглядел на Попельского, но тот ничего не сказал.
— Только наш зверек хотел ням-ням, — Воронецкий зачмокал. — Последняя девочка была настоящей девочкой. Родом она была из Силезии. Воспитанница детского дома. Боязливая такая, чуточку заплаканная девонька… В самый раз, чтобы прижать к себе, утешить…
Воронецкий начал расхаживать вокруг Потока, тыча в него клюшкой, что его ужасно веселило.
— Ничто уже не могло помешать принесению последней жертвы, — продолжил он. — Нужно было все хорошенько предусмотреть. Жертвоприношение не могло произойти в Польше — здесь было очень опасно. Я связался с бароном фон Кригерном и простил ему свою сломанную руку. Видите, какой я был великодушный! В салон-купе я приехал с девицей во Вроцлав, а через несколько купе ехал Поток. На подъезде к Вроцлаву я переоделся женщиной. Впрочем, мне несложно изображать женщину, — он кокетливо поправил несуществующие волосы и начал заигрывать с Попельским. — Я отвез ее в гостиницу, которую рекомендовал мне фон Кригерн. При случае избавился от письменной машинки, на которой Поток напечатал мою, свою работу. Но это так, на всякий случай… ведь я на той же машинке печатал письма Новоземской от имени фиктивного графа фон Банаха. Предусмотрительная женщина приказала мне писать эти идиотские письма, чтобы обмануть возможное следствие… — Совершенно неожиданно он сменил тему. — Но во Вроцлаве было очень даже приятно. Я провел сильвестр с фон Кригерном, Поток — с последней своей жертвой.
Тут Воронецкий начал крутить головой и строить глупые мины, словно плохой актер.
— Ах, какая же она была перепуганная! — пищал он тонким голоском. — Все время спрашивала, зачем мне та женская одежда… А я ей на это: "Дорогая, мы же отправляемся на новогодний бал-маскарад. Ты чуточку подождешь меня в гостинице, а я за тобой приеду"…
Попельский закрыл глаза. Он уже не мог смотреть на Воронецкого, не мог слушать его искусственный голос, который был то сдавленным басом, то писклявым фальцетом.
— А потом я защитил диссертацию у Лукасевича, — услышал он как будто бы издалека. — Но! Но! Возвращаемся к нашему чтению!
Конечно, со стороны защищающегося были сделаны существенные шаги. Прежде чем приступить к начальным переговорам с научным руководителем, он сменил фамилию, взяв первую же пришедшую в голову. Его нынешнее имя ни в коей степени не могло ассоциироваться с именем Юлиуша, графа Воронецкого, который был в научной среде известен и уважаем за предоставление стипендий малоимущим молодым людям. Его сын не желал, чтобы его ассоциировали с отцом. Ведь это могло угрожать определенной сенсационностью, заинтересованностью работой и т. д. Сам же он желал защититься более-менее тихо и без особенного шума. В первую очередь необходимо было ликвидировать опасность того, что его истинное имя будет раскрыто. Фальшивый аспирант не мог позволить вести индивидуальные дискуссии со своим научным руководителем по работе in statu nascendi. Ведь такие консультации могли обнажить его незнание. На нескольких немногочисленных встречах с профессором Лукасевичем в Варшаве Воронецкий подергивал головой, смеялся сам себе, хлопал в ладоши, одним словом: притворялся чудаком и ученым не от мира сего. Говорил он очень немного, зато все замечания научного руководителя записывал очень даже тщательно. "Пускай моя работа сама говорит за себя", — повторял он. Поскольку в этой среде хватало даже выдающихся ученых, которые вели себя даже более экстравагантно, чем будущий доктор, Лукасевич и два рецензента приняли этот девиз за добрую монету, тем более, что диссертация и вправду была превосходной, если не сказать — новаторской.