Голова Олоферна

Через какое время я очнулся, сложно было понять. Напуганные родители делали вид, что все хорошо, дабы еще больше не пугать меня и не расстраивать гостеприимную и не меньше, чем они, переполошившуюся тетю Инну. Вскоре я уже сидел за столом, прожевывая странную котлету, начиненную рубленым яйцом, и пил ситро. Когда пришло время уходить, я без всякого страха подошел к картине. Осторожно тронул пальцами мертвую голову и внимательно посмотрел на Юдифь. Она была, как всегда, спокойна и красива, от ее лица словно струился неуловимый свет. И голова Олоферна была овеяна нежностью и любовью Юдифи.

Тихий ужас (повесть)

Звонок возвестил о долгожданном окончании уроков, и вскоре поток школьников выплеснулся из дверей и устремился прочь со двора. Когда двор опустел, двери школы вновь открылись, и на крыльцо вышли еще семеро учеников. Один из них плелся с неохотой, отстав от остальных и склонив голову, шестеро же шагали довольно бодро и этого седьмого поторапливали. Спустившись со ступенек, команда направилась за школу, где в заброшенном яблоневом саду лежали груды металлолома. Там компания и остановилась. Седьмого взяли в плотное кольцо, и что-то едкое сказав в назидание, принялись избивать. Сначала кулаками, затем ногами. Брызнула кровь, но и она не остановила бойню. Каждый из малолетних инквизиторов отрывался по полной, и, казалось, претворял в жизнь все свои, доселе скрытые, бурные фантазии. Со стороны могло показаться, что весь этот отроческий беспредел должен вот-вот закончиться, но шестерка останавливалась лишь на мгновение и снова, с еще большим воодушевлением, бралась за дело. Когда бедняга не только перестал сопротивляться, но даже шевелиться, они прекратили избиение, но тут же, видимо, решив, что содеянного недостаточно, поочередно плюнули поверженной жертве в лицо. Уходили они с места преступления очень медленно, хладнокровно, не оглядываясь, как будто правота их очевидна.

Лежавшего без сознания мальчишку через некоторое время обнаружила забравшаяся в сад малышня. Приехала «скорая» и увезла пострадавшего. А на едва оттаявшей апрельской земле осталась кровь…

…Уж больно нехорошие сны стали сниться в последнее время следователю Сергею Юрьевичу Успенскому – злые и кровавые. Самым же удивительным было то, что своими душераздирающими сюжетами они никоим образом не вязались с его нынешним, довольно устоявшимся образом жизни. Поначалу бывалый следователь старался не обращать на это внимания, надеясь, что все закончится само собой, но вскоре, осознав, что «дело» принимает хронический характер, решил подать заявление об уходе, посчитав, что именно его работа и является причиной этих кошмаров. Начальство немного помялось, как ему и положено по статусу, но, в конце концов, согласилось:

– Ладно, Серега, черт с тобой. Оттарабанил ты в нашем отделе немало, будет с тебя… Удерживать не имею права…

– Спасибо, Анатольич, знал, что поймешь, – хлопнул Успенский по погону начальника отдела Ковалева. – Я, ты знаешь, просто из-за блажи какой не ушел бы. Тут же, чувствую, всё – спекся! Нервишки не те, что двадцать лет назад, да и здоровье так себе…

– Эх, Серый, зная твой характер, ни о чем не спрашиваю, – понимающе взглянул на него Ковалев. – Сам разберешься… Ну, а возникнут проблемы, всегда помогу!

Успенский кивнул и, с грустью выдохнув, вышел из кабинета Ковалева.

Стояла удивительно хорошая погода. Августовское солнце грело, но не припекало, а ветерок можно было распознать лишь по верхушкам тополей, которые иногда тихонько покачивались. Сергей Юрьевич любил, когда все в меру, в том числе и что касаемо погоды. А его прошлая жизнь не была такой. Всегда в ней было чего-то через край, а чего-то и вообще не было.

Выйдя на улицу, он вдруг впервые за многие годы взглянул на свой город с нежностью и любовью. Оказалось, что он не заметил, как слился с ним, пророс в него, подобно корням, прорастающим в толщу земли. Все здесь было знакомым и родным. Вот драмтеатр, который он помнил с детства. Единственное пристанище местных жрецов Мельпомены. Когда-то он был темно-зеленого цвета, теперь ярко-синий. Все меняется… Школа, в которой Сергей Юрьевич когда-то учился, осталась почти такой же блеклой, лишь крыша поменялась, заблестела зеркальной жестью.

«Еще бы! – подумал Успенский. – Тридцать лет минуло. Отремонтировали наконец-то. Правильно, пора бы… Э-эх… Из учителей, скорее всего, никого не осталось. Хотя все может быть. Последняя встреча одноклассников проходила лет пять или шесть назад. Мария Сергеевна, помнится, была еще жива, да и бодра».

Успенский шел домой. Ему хотелось принять душ, хорошо поесть, а затем с сигаретой и кружкой крепкого чая сесть в свое «антикварное кресло» и долго о чем-нибудь думать, мечтать, вспоминать, созерцать, а самое главное – никуда и ни зачем в этой жизни не спешить.

Он так и сделал. Ему в первый раз за многие годы стало необычайно легко на душе, и вера в то, что теперь так будет всегда, крепла в нем. Начиная с сегодняшнего дня, ничего не нужно было планировать, в чем-то себя удерживать и урезать, оставалось только одно – жить и жить спокойно и радостно. Можно было, например, отправиться куда-нибудь на юга, потягивать молодое вино, купаться в море, ходить по горам и любить заезжих женщин. Или прикупить дачу с огородом и копаться на грядках… Или заняться охотой… рыбалкой… Завести сеттера, назвать его, к примеру, Портосом или Атосом, и в высоких сапожищах разгуливать по болотам. Чем не душеисцеляющее занятие? Столько возможностей для приятного времяпровождения!

Умиротворенная улыбка то и дело появлялась на лице Сергея Юрьевича, и сигарета казалась сладкой.

Но раздался телефонный звонок.

– Алло, Серега? Это Ковалев! – донесся голос из трубки.

– Что там еще?! – по привычке недовольно отозвался Успенский.

– Да знаешь, – неуверенно принялся объяснять Ковалев, – ты только за порог, а к нам дельце тут накапало странное. Глухарем попахивает. Кругом один молодняк. Пронин, тоже вот, заявление притаранил…

– А он-то что?

– Да хрен его разберет! Тоже, мать его, как и ты, говорит, старый, больной, почки-мочеточки… Вот такие дела…

– Ну и что ж ты хочешь? – спросил Успенский.

– Да что я хочу?! – разразился громом Ковалев. – Стольник до аванса хочу, твою мать! Как будто неясно!

– Хорошо, – вздохнув, сказал Сергей Юрьевич. – Сейчас приду.

Когда Успенский открыл дверь кабинета Ковалева, тот сидел за своим обшарпанным столом, низко опустив голову и зажав между пальцами тлеющую сигарету.

– Ну, что, сукины дети, не можется вам без старого прожженного сыскаря Успенского? – с ехидцей сказал Сергей Юрьевич.

– Да где уж нам, толстым, маленьким и с грыжей! – встрепенулся Ковалев. – Садись, Шерлок Холмс ты наш незаменимый. Вот уж не ожидал, что так выйдет.

– Да ладно тебе, Анатольич… Давай, выкладывай…

Ковалев подался к Успенскому:

– В общем, Серый, слушай и вникай! Это, кстати, в твоем районе, тебе удобней работать будет. Энгельса, четырнадцать, квартира пятьдесят восемь. Двойное убийство. Первый жмурик – Анучин Валентин Сергеевич, хозяин квартиры, второй – Кашкин Павел Евсеевич, скорее всего, его друг-собутыльник. Проживает, вернее, проживал в этом же доме, только в пятьдесят шестой квартире. Оба найдены мертвыми в пятьдесят восьмой. Время смерти около двух часов ночи, ну, плюс-минус там… Свидетелей пока нет, да и вряд ли появятся, потому как народец в этом доме, в основном, пожилой и пугливый.

– Как убиты? – спросил Успенский.

Ковалев вытер несуществующий пот с рыхлого мясистого лба:

– В том-то все и дело, замочены как-то странно. Было два выстрела из «макарыча», причем оба – в голову. Мало того, прямо в висок, тому и другому. Но потом, и это самое забавное, чуваку зачем-то понадобилось огреть своих жмуриков полутораметровым ломом. И то, что это было после, а не до, экспертиза показала точно… В этом смысле можешь не сомневаться. Ну, вот… Следов никаких, странно даже. Такое впечатление, что убийца – сумасшедший профессионал. Больше, Серый, тебя ничем порадовать не могу…