Голова Олоферна

– Ну да. Я вроде как кулачком постучал для приличия. Смотрю, никто не открывает, я и пнул ее ботинком со злости. Та, клятая, отворилась, ну, я и…

– Вошел?! – не дал ему договорить Успенский.

– Вошел, – удивленно ответил Скоморохов. – А как же по иному-то?

– А вот это я у тебя спросить хочу! Либо ты, дорогой, летать там у себя на зоне научился, либо опять дурочку гонишь!

Успенский чувствовал, что перебарщивает, но остановиться уже не мог. Такие эксклюзивы, как Валерий Скоморохов, понимали только кнут, а пряник, который им иногда, по своему малодушию, предлагали, воспринимали, как некую взятку. На нее же покупаться считалось непростительным грехом. Сергей Юрьевич решил, что до тех пор, пока его дотошный мозг в полной мере не поверит рассказанному, давление стоит продолжать, а уж со своей истерзанной совестью он после будет разбираться.

– В ту ночь, Валера, если ты помнишь, шел дождь. Чтобы подобраться к подъезду дома, где проживали покойные, нужно свои ноги обязательно опустить в лужу, понимаешь?! Ты хочешь сказать, что за все эти годы ты из беспросветного засранца превратился в чистюлю? Никогда не поверю. В квартире и тени грязи нет! Усек?

– А вот тут ты прав, начальник, – добродушно засмеялся Скомор. – Пучок, мать его за ногу, хоть и пил в последнее время много, но чистоту поддерживал идеальную. А все из-за его работы вонючей. Клиенты, видите ли, должны от такой чистоты большое доверие испытывать. Пучок всех по этому поводу жучил. Ты, начальник, у соседей спросить можешь. Меня он тоже приструнил в свое время, давно уже… К нему, говорят, даже если кто-то просто, там, не знаю… за спичками, за солью постучится, он дальше придверного коврика не пускает, причем коврика, который с внешней стороны… Сам удивляюсь, пьяный вроде в зюзю, все, как говорится по фигу, а чоботы снял на автомате… Прошел туда… А там, бля… Надо ж, как их уделали!

– А пойло чего не забрал? Испугался?

– А то нет? – виновато огрызнулся Скомор. – После такой картинки вряд ли она, зараза, полезла бы! Я, как увидел все это, так ноги чуть не подкосились, думал, мочи уйти не будет. И не от крови, нет, ее я в своей бедолажной жизни понагляделся во как! Оторопь взяла от того, что я с ними еще несколько часов назад выпивал запросто… По плечам друг друга хлопали, ржали о ерунде всякой, как мерины, а тут, бля… Потом силы понемногу возвернулись, и я к двери. Ботинки по-быстрому натянул, даже шнуровать не стал, и… А, да, еще краем куртки ручку дверную с обеих сторон протер, на всякий пожарный… Вышел… Не помню, как до хаты доковылял, там у меня, слава Богу, было, а то не знаю, как заснул бы. Кто же их так, а главное, за что? Они ж как дети малые, безобидные…

Успенский понял, что Скомор не врет, интуиция его – следователя с многолетним стажем, редко когда давала осечку. Он снова машинально закурил, пристально поглядел на уставшего от собственного рассказа Валеру и, удовлетворенно улыбнувшись, подвел итог:

– Ладушки! На сегодня хватит с тебя. Правда, проехаться все ж таки со мной придется. Подписку о невыезде черкнешь, а там…

На следующий день Успенский почти на сто процентов убедился во всех перечисленных Валерием Скомороховым фактах, подтверждающих его алиби и непричастность к убийствам. Сомнительным казалось одно. Люди, подобные Скоморохову, по мнению Сергея Юрьевича, при виде окровавленных трупов никогда не испытывают страха, и душа их остается в привычном состоянии, оставляя пятки не обремененными своим навязчивым присутствием.

«Валера хотел выпить. Значит, должен был сделать это, взяв халявное зелье с собой, обязательно. Тут же, нет, оставил! – говорил себе Успенский. – Впрочем, это даже хорошо. Значит, закона боится крепко… Однозначно – плюс. Нет, не мог он их убить, незачем, а потом ведь только вернулся, вряд ли. Ладно, посмотрим, что дальше будет…»

Встреча с Ковалевым оказалась не очень приятной. Тот пару раз не сдержался, назвав Успенского медлительным и неповоротливым. Сергей Юрьевич наезд стерпел и поклялся стараться и прибавить обороты. Так уж сложились их отношения за двадцать пять лет: Успенский обещал, Ковалев верил, а дела? Дела раскрывались с той скоростью, которую определяла им судьба.

Вечером того же дня, возвращаясь домой, Сергей Юрьевич заметил Петрова, сидевшего на одной из недавно вкопанных лавок. В одной руке его красовалась бутылка пива, в другой сборник кроссвордов и шариковая ручка. У Успенского эта картина незамедлительно вызвала нервную дрожь. С недавнего времени он не терпел людей, с глубокомысленным видом разгадывавших нынешние постперестроечные ребусы. Потому как вопросы и загадки в них, по его мнению, были сложности средней группы детского сада, ну, что-то вроде: «столица Российской Федерации», или «река, впадающая в Каспийское море».

– О, Ус, привет! Тут такая задача… – по-свойски начал Петров, когда Успенский подошел.

– Здравствуй. Говори.

– Крупный чиновник в феодальном Китае.

– Мандарин, – равнодушно сказал Сергей Юрьевич.

– Да ладно тебе! – не поверил Лысый.

– Вот тебе и ладно. Книжки надо читать, Саша, по возможности, умные. Ты чего здесь делаешь?

– Ах, да! – опомнился Петров. – У меня для тебя кое-какие новости есть. Кстати, как продвигается дело с двумя… хотя нет, с тремя неизвестными?

– Нормально продвигается, – немного раздраженно ответил Успенский. – Ты, брат, не тяни, говори, что там у тебя, а то, если честно, устал я за день здорово, спать хочу…

– Да, вот, имею намерение тебя кое с кем познакомить, – несколько волнуясь и даже чуть ли не оправдываясь сказал Петров.

– Зачем это еще? – строго и недоверчиво спросил Успенский. – Может, тебя, тимуровца, к нам на полставки устроить? И почему тебе спокойно не живется?

– Нет уж, спасибо, такой услуги мне оказывать не надо, – почти не обиделся Петров. – А насчет моего предложения… Давай я тебя сначала познакомлю, а ты уж решишь, полезно оно тебе или нет.

– Ладно, черт с тобой, знакомь, но если это все пустое, с тебя бутылка коньяка, и причем коньяка той страны-производителя, где растет виноград! Идет?

Вскоре они оказались у злополучного дома на улице Энгельса. Словоохотливые хозяйки усталыми обветренными руками снимали с веревок высохшее белье, их мужья немногословно курили около подъезда, а дети играли в свои незатейливые игры. Ни один проходящий мимо человек не мог бы даже в своих фантазиях предположить, что несколько дней назад здесь произошло убийство.

– Не пугайся, Ус! К Пучку заходить не будем. Вряд ли он нас примет, – в своем репертуаре сострил Лысый.

– Надеюсь…

Пройдя почти весь двор, они оказались у двери подвала, из которого доносилась невнятная, сдобренная отборным матом, болтовня. Петров глазами поманил Успенского за собой, и они вошли в подвал. Там, опираясь спинами о красно-кирпичную стену, рядком сидели четыре престранных субъекта. Все с длинными прокуренными бородами и грязными, засаленными от недавно съеденной селедки руками. Во всяком случае, пахло в подвале именно селедкой.

– Блэк, надо поговорить! – как всегда без лишней вежливости произнес Петров.

– Водку принес? – прохрипел один из бородачей.

– Принес, принес, не боись, – успокоил его Лысый, доставая из внутреннего кармана бутылку.

– Господа-товарищи, у меня конфиденциальный разговор, так что попрошу на выход, – неестественно вежливо обратился к соплеменникам бородач.

Те чуть зашевелились, но по-прежнему оставались на местах.

Последовала недолгая пауза, нарушенная пугающим ревом Блэка: