Голова самца богомола

– Отлично!

– А то! Вся жизнь в трёх строчках. Так что мы все смотрим. На ежа. Потом умрём. Без вариантов. Это я тебе как Баба Яга говорю.

– Ну, ты даёшь!

– Да, я – невероятна, но факт.

Мы с ней, конечно, во многом не совпадали. Я всегда хотел секса утром, а она – только по вечерам, но когда я её будил, часов в шесть утра иногда, она не сопротивлялась. Нравилось проснуться и сразу в неё войти сзади, в спящую. Перевернуть на живот аккуратно и – вперёд. И она минут десять не включалась, ну, пять точно. Но потом я кончал и занимался ею.

Да, вот только ей мне хотелось делать куннилингус. С другими не так. А с ней – очень хотелось. Может быть, потому что мне нравился её вкус. И то, что она всё выбривала там, вообще всё, не оставляя никаких полосок даже.

А может быть, потому что я её сильно любил. Или я её так любил, потому что мне всё подходило на вкус, цвет, запах. И то, как она дышит и стонет. И она так довольно урчала после оргазма, вжимая голову мне в плечо, вздрагивая, ещё не отдышавшись.

Я чувствовал себя отдыхающим богом, скорее из греческого пантеона, но неконкретным. Большим молодым Зевсом, например, вполне мог бы быть, в его до-мифологический, ещё не бородатый период. А Юля бы в греческий пантеон не вписалась. Афродита – банальность, Афина – занудство, остальных и не помню. И индийские богини ей не подходят.

Не так много и богинь в истории, если подумать.

Ещё я очень скучал без неё, он умотала в Европу на неделю, я слонялся внутри опустевшего мая, чувствовал обиду. Она практически не предупредила: «Ох, да, я завтра улечу в Рим, давно хотела, именно в мае. Я ненадолго».

Кивнул, а что было делать? Но меня задело. Мне хотелось – вместе. Юля сказала, что летит одна, но там будут её друзья, бла-бла, не волнуйся, за мной присмотрят. Я не волновался, я злился.

Когда она уехала, жизнь встала на паузу. Оказалось, что можно спать и ждать, пить и ждать, ожидая, есть.

Встречал в аэропорту, она была немного напряжённой, сказала, что не выспалась, что Рим её разочаровал, а Флоренция поразила. И Тоскана, Тоскана минут на десять рефреном, ничего прекрасней она не видела, останавливались в отеле-замке: «Ты представляешь, настоящий замок, даже немного – ферма, и домашнее вино, ну прости, прости, ты скучал, да? Как на работе? Ну, поцелуй меня, ну. Ты обиделся? Да? Ну, отомсти мне».

Мне стало весело.

– Один бравый пацан, – тут же успокоилась она, считав моё выражение лица, – например, Майкл Какой-то, не помню его фамилию, знаешь как отомстил своему любовнику?

– Любовнику?

– Ага, неверному бойфренду. Он накачал дружка наркотой до полной бессознанки, раздел, и прикрепил ему на грудь щит с надписью «Смерть ниггерам!». А на спину – щит «Бог любит ККК». Ну и отвёз изменщика в центр Гарлема, где пару минут спустя его и прирезали.

– Смешно.

Потом, в начале лета, приехал её брат на целую неделю, очкарик Петя с чёрной бородкой-эспаньолкой, живущий в Ирландии. Архитектор. На год старше меня. Даже на полгода, если быть точнее. Юля нас познакомила, даже зачем-то организовала ужин втроём.

Петя этот смотрел на меня сквозь толстые линзы как-то по-идиотски. Подстёбывал Юлю. Бородкой тряс над салатом из авокадо. И всячески давал понять, что сильно и неприятно удивлён таким молодым любовником своей сестры.

Я злился и нажрался капитально в тот вечер, не помню, как уехал на такси домой, но вёл себя прилично, по Юлиным словам, даже не отреагировал на тупые Петины шутки о совращении малолетних.

Больше я Петю этого не видел, мы с Юлей встречались у меня, пока он не уехал. Один раз. Тогда случился единственный наш разговор о разнице в возрасте, нехороший разговор, бестолковый.

Нам нечего было сказать друг другу, для меня эта разница не была проблемой. Она об этом знала. А для неё всё было сложней, видимо, поэтому быстро свернула с темы.

– Я чувствую риск. Риск провоцирует страх. Кстати, знаешь, что один чувак, Мониз его фамилия, получил Нобелевку за свои работы в области лоботомии. Удалял префронтальную долю, избавляя пациентов от чувства страха. Знаешь, за что отвечал этот участок мозга?

– М?..

– За способность представлять развитие событий в будущем – по теории ещё одного крутого мозгоправа, – основное свойство сознания. Вот и вывод тебе.

Начало лета было жарким и душным, асфальт плавился, в воздухе висел яд. Я его видел своими глазами.

Просрал важный тендер, потеряв уйму времени и потенциальных денег, которые уже мысленно потратил на Юлин день рождения в августе. Но свой план – свозить её на Лигурийское побережье, взять машину, прокатиться по всяким Портофинам и Ниццам (наш ответ Чемберлену её тосканскому) не оставил, пришлось напрячься.

Как-то раз я проснулся ночью и увидел, что она не спит. Сидит и смотрит на меня. Подумал, что она тоже меня любит, раз так смотрит. Уложил спать и долго-долго гладил по волосам.

И той же ночью ей приснился кошмар, уже на рассвете. Она плакала, не просыпаясь, я разбудил её, но сон не хотел стряхиваться, рыдала, уткнувшись лицом мне в живот, еле успокоил.

А потом как-то – раз – и всё стало херово. Жара. Работа. Какое-то мутное пыльное марево осталось в памяти от тех недель: двух? Трёх? Как если бы мы катились с ветерком в открытых окнах по нормальной трассе и вдруг попали в туман. Ядовитый. И продолжали ехать, не сбавляя скорость и окна не закрывая. Даже включив музыку погромче.

Виделись раз в неделю, ну, два – от силы, оба вымотанные парилкой, работавшими на износ кондиционерами, зависшим в городе едким смогом, но мы не меньше хотели друг друга, во всяком случае, я её – точно.

Просто что-то уже было не так, но называлось – жара.

В июле Юля снова уехала, теперь уже в Лондон, в командировку. Ещё одиннадцать дней в режиме застывшей жизни? Нет уж!

Я решил доказать себе, что не так и привязан к ней, трахался с Мариной, той самой, которой восемнадцать, много пил, и чувствовал себя фигово.

Юля не звонила. Я знал, что она не любит смс, поэтому не писал. Не хотел обязывать её отвечать, одним словом – страдал. Дурацким словом. Рассчитывал на август, на путешествие, на то, что это вывезет нас из тумана, рассматривал Лигурию на турсайтах. Мечтал. Ещё мне представлялась осень, я купил ей три мягких пледа, молочно-белых, три сразу.

Затем будет зима, встреча Нового года в деревянной лапландской избе с северным сиянием над головой и упряжками оленьими. Или собачьими. Я сам мог бы запрячься главной лайкой.