Голубая мечта(Юмористическая повесть в эпизодах)

— Как это? — смущенно улыбается мадонна, тем не менее импульсивно подаваясь вперед своим пышным бюстом.

— А вот так, — заносит тот свою руку за ее. — Сейчас пьем, потом целуемся.

— Прям и целоваться сразу, — жеманится та.

— Так положено! — снова взвивается Зыбин.

— Прогрессирует товарищ, — кивает в его сторону Ухлюпин. — Наконец понял свою задачу. Ну, Анечка, за нашу знаменательную встречу в этих прекрасных пенатах!

— До дна! До дна! — начинает скандировать Лузик.

— И-эх! — опрокидывает свои сто граммов Ухлюпин и не закусывая ждет, пока выпьет шампанское мадонна. Затем властно привлекает ее к себе.

— Ой, щекотно! — взвизгивает мадонна от соприкосновения с его бакенбардами.

Но Ухлюпин, игнорируя это, надолго впивается в ее губы своими.

Потом наступает черед песен. Ухлюпин аккомпанирует на гитаре, время от времени смущая мадонну своими выразительными взглядами.

— Эх, танго бы сейчас! — страдальчески вздыхает Зыбин. Язык у него уже сильно заплетается.

— Смотри, опять дельная мысль! — с деланным изумлением откликается Ухлюпин.

— А сейчас будет «Кумпарсита», — кричит Лузик, который пристроился у телевизора — смотреть какую-то эстрадную передачу.

— Какая «Кумпарсита»?

— Ну, танго! Пахомова и Горшков танцевать будут, — объясняет Лузик и делает звук погромче.

Комнату заполняют зажигательные звуки аргентинского танго. Ухлюпин подхватывается с места и в полупоклоне галантно протягивает мадонне руку.

— Просю!

— Ой, да что вы! — по своему обыкновению жеманится та, но Ухлюпин увлекает ее за собой на свободное место у телевизора и, прижавшись к ее мощному бюсту, ведет мадонну в танце. Дробанюк поочередно смотрит то на телевизионный экран, где с изумительной пластичностью скользят на льду олимпийские чемпионы Пахомова и Горшков, то на Ухлюпина, со страстной конвульсивностью выделывающего свои замысловатые па. Конвульсирует тот практически в одиночку, потому что партнерша величественно инертна, выразительные формы ее будто раз и навсегда застыли.

— Браво! — хлопает в ладошки Лузик, с восхищением следя за Ухлюпиным.

— П-позвольте мне, прекрасная! — взвивается опять Зыбин, но язык у него теперь настолько заплетается, что-никто его слов разобрать не может.

…Возвращается в свою комнату Дробанюк далеко за полночь. К его удивлению, свет горит, а Поликарпов лежа в кровати читает книгу. Дробанюк тяжело сваливается в кресла и, громко икнув, изрядно хмельным голосом спрашивает:

— Ну, ты на работу звонил?

— Звонил, конечно, — отвечает Поликарпов, не отрывая взгляда от книги.

— Ну и как?

— Да вроде ничего.

— Вот видишь, — поучительно произносит Дробанюк. — Только монеты потратил. Лучше бы любовнице позвонил. А я вот, я, — тычет он пальцем себя в грудь, — и звонить не буду. П-принципиально!

— Значит, у тебя все в порядке, — делает вывод Поликарпов.

— У меня все в порядке?! — удивленно округляет глаза Дробанюк. — Да у меня план горит так, что в пожарную звонить надо! Шестой месяц подряд горит! Полугодие целое! Между прочим, потому и не звоню, что бесполезно. Все равно мои охламоны ничего не сумеют сделать без меня.

Он опасливо озирается по сторонам, затем прикладывает к губам палец.

— Только между нами, девочками… Сугубо!.. Знаешь, у меня такая кадра-а! Такая кадра! Любой план завалить с моей кадрой можно! У меня главный инженер — чудо верхнего образования! Он у меня главный неинженер, понял? Не-инже-нер! Он мореплаватель, плотник, композитор, составитель поездов — кто угодно, только не инженер! Тебе нужен составитель поездов? — уставляется Дробанюк на Поликарпова.

Тот в усмешке качает головой.

— То-то и оно! — заключает Дробанюк, восприняв это как отказ. — И звонить я принципиально не буду. Я буду сейчас спать… Кстати, а почему не спишь ты? — с подозрительностью спрашивает он Поликарпова. — Почему ты не дремлешь?

— Попробуй засни, если весь профилакторий ходором ходит, — отвечает тот.

Напряженно задумавшись, Дробанюк какое-то время анализирует ответ. Да, действительно отовсюду доносятся громкий говор, смех, песни.

— А «Кумпарситу» ты слыхал? — вдруг спрашивает он.

— Это танго, что ли? Да, по телеку сегодня показывали.

— А как танцуют, видел?

— Я же говорю — по телеку показывали, — объясняет Поликарпов. — Пахомова и Горшков исполняли.

— Не, то не фонтан! — решительным жестом отвергает этот вариант Дробанюк. — Ты видел, как «Кумпарситу» танцевали Ухлюпин с мадонной? — И в ответ на недоуменное выражение на лице у Поликарпова с гордым вызовом в голосе произносит — Ты многое потерял, Иван Сергеевич! Такого даже по аргентинскому телевидению не увидишь!..

На следующий день Дробанюк просыпается с похмельно гудящей головой и долго не может встать — та при малейшем движении отдает пульсирующими болями в затылке. Лежит он, отвернувшись к стенке, стараясь лишний раз не ворочаться.

— На завтрак идешь? — легонько толкает его в бок Поликарпов.

— Ой, да какой там завтрак! — со стоном отзывается Дробанюк.

— Так ведь девять уже! Как бы не проспал.

— Завтракай без меня, — жалостливо говорит Дробанюк. — А если рассол будут давать, захвати мою порцию, ладно?..

Поднимается он часа через два, долго принимает горячий душ и только после этого немного приходит в себя. Затем, захватив пляжные принадлежности, спускается вниз, намереваясь пойти на речку. В холле у телефонного автомата толпятся жаждущие звонить. В кабине, видимо, жарко, она слегка приоткрыта, и оттуда сейчас доносится взволнованный тенор.

— Сергей Маркович, родной, надо защиту усилить! Говорю, защиту усилить. А без этого вы ничего там не сделаете! Говорю, не сделаете! Любая комиссия вас забодает…