Голуби в берестяном кузове

Князю Дундарий подал его шапку из замечательной белой лисы, с хвостом, падающим на спину. Но князь шапку не принял. Он так и вышел впереди всех с непокрытой головой. За ним шёл Свей, дальше Мокша, старая княгиня с застывшим от горя лицом. Князь подал ей руку, и так они и пошли по улице к крепостным воротам.

Ворота распахнуты. Люди шли и шли сюда всё утро. К берегу застывшей Онежи спешили лесовичи из окрестных деревень, глухих лесных зимовий. Морозно, казалось, сами леса затихли. Ни ветка не треснет, ни птица не закричит. Ослепительное солнце на белых снегах и звенящая тишина, лишь приглушённые голоса иногда нарушали её.

На берегу с вечера сложили из берёзовых стволов большой погребальный костер. На нём, на коврах, в доспехах, с мечом в руках лежал князь Игорь. Плащ, подбитый рысью, наброшен сверху.

Народу собралось много. Все шли сюда последний раз свидеться с тем, кого уважали, кто жизнь за них свою отдал.

Тихо. Свей стоял на коленях, скрутив шапку в руках. Вспоминались почему-то голуби в берестяном кузове.

Светослав тронул внука за плечо, прося отойти.

Костёр вспыхнул от факелов. Заполыхал, облизывая языками пламени толстые сырые брёвна, скручивая бересту.

Долго прогорал костер. А из оттаявшей земли поверх кострища сложили невысокий курган.

У Дундария

Схлоп с поминальной трапезы направился к Дундарию.

После недолгого раздумья и Мокша последовал за ним. Но вскоре услышал, что и за ним кто-то идет. Обернулся. Свей настороженно на него глянул:

– Можно мне с вами? – спросил он.

Дружинник кивнул. Так они и шли. Впереди невысокий пещерник в волчьей наброске. Наброска сооружалась просто – в выделанной шкуре в центре прорезалось отверстие, чтобы только прошла голова. Шкура набрасывалась и перехватывалась в поясе кожаной полосой.

За пещерником двигался Мокша огромной тенью в своём меховом плаще, сзади торопился успеть за ними Свей, пригибал голову под невысокими переходами с одного терема в другой.

Дундарий жил на чердаке, как и положено домовому. А он был старый, больной домовой, который кряхтит по ночам за стенкой от сквозняков, шумит ворчливо на разгулявшихся мышей и призраков, присматривает – спокойно ли спится хозяину, а может, чересчур спокойно, пошебуршиться-покуражиться мог, а с непослушников по ночам сдергивал одеяло.

Забравшись на самый верх княжеского дома, Мокша толкнул низенькую дверь к Дундарю и с сомнением взглянул на Свея – пройдёт ли? Парень-то – здоров будь! На голову выше Мокши, а дружинник на малый рост не жаловался. Но Свей лишь согнулся пониже и прошёл, сильно ему хотелось у Дундария побывать.

Дальше потолок резко уходил вверх – башенки на тереме князя высоки. Длинный полутёмный чердак освещён и расчищен от хлама лишь в углу, справа.

Схлоп вошёл первым и уже восседал в центре стола как долгожданный гость. Он замахал руками, обрадовавшись, обнаружив, что и Мокша пришёл, но тут же осёкся. Следом протискивался в дверной проём Свей. Пещерник даже дар речи потерял на мгновение.

– Вы дверью не ошиблись? – хмуро выговорил он Мокше, привстав со своего сидения у печной трубы.

«Молодняку здесь не место», – хотел сказать он и замолчал, встретив тоскливый взгляд парня. «Горе-то на душе у тебя неподъёмное, охо-хо-хо. А коль смерть матери и отца видел, уже и не молодняк», – подумал пещерник. И вслух сказал:

– Дундарий, принимай гостя, чего мешкаешь? Детишкам соку берёзового, – внушительно посмотрел он на пятисотлетнего домового, тот понимающе кивнул. А Схлоп зашипел Мокше в ухо: – Нет, ты, знать, точно поганок объелся. Сердце кровью обливается на парня смотреть! А как напьется с горя княжич – глаза выпучит… Князь нас по головке не погладит!

Мокша засмеялся.

– Ничего, Схлоп, пускай с нами побудет, сам попросился. Там ему, думаю, совсем тошно, всё напоминает отца и мать. Садись, Свей, здесь у Дундария, почти как у князя в хоромах.

Маленький домовой, суетился и не находил места от радости, видя своего любимого гостя, которого ещё мальчишкой нянчил, когда Игорь наезживал в гости к отцу. Он то не знал, куда и как его удобнее усадить, то подкладывал свои любимые подушечки под бок княжичу, то пододвигал ему на круглом небольшом столике ножку куропатки, которую отобрал у Схлопа, буркнув:

– Сахлопивур, мои извинения.

Свей хмыкнул, следя за домовым глазами, и почувствовал, что боль понемногу уходит куда-то глубже, будто прячется. Нет, он не зря сюда пошёл.

Схлоп принялся обстоятельно рассказывать Дундарию, как он третьего дня на охоту ходил:

– Я тогда бобровую запруду нашёл. Думаю, наловлю, шкурок соберу да выменяю в Древляне на бочку новую под яблоки мочёные. Очень я их люблю. Яблочки мелкие, сочные, на зубок. А тут буря. Ветер поверху пока воет, но деревья уже трещат… Ты, Дундарь, моё почтение, в лесу пропадёшь. Тебе дом подавай с печкой да с овином, молоком полакомиться не прочь. Что ты, к примеру, будешь делать, если буря налетела?

– На дереве схоронюсь, – буркнул Дундарий, немилостиво сверля взглядом разговорившегося пещерника.

– Эк! Если леший ещё пустит!

– А хлебушко ему прихвачу, белка съест или бурундук какой, он и подобреет, – рассудительно ответил домовой, скрестив короткие ручки на груди. Он сидел на каменном выступе возле трубы, самое тёплое место так никому и не отдал, подумав: «Им точно жарко будет, уж я сам как-нибудь». И сейчас жмурился в тепле сонно как кот.

– А если в дерево молния попадёт, или ветром этим и свалит? Пропадёшь, пропадёшь ты, Дундарь, в лесу.

– Не пропаду, Сахлопивур, уцеплюсь, обмотаюсь словом охранным и продержусь.

Возле трубы, выходящей из нижнего помещения, на старой медвежьей шкуре стояла еда в глиняных чашах: и на полу, и на шкуре возле Схлопа, и на круглом, маленьком столике возле Свея. Княжич сидел на невысокой лавке, стоявшей вдоль ската крыши. Перед ним висели пучки трав, березовые веники.

Чердак был большой, но домовой выбрал себе закуток возле трубы. Здесь он сушил разные травы, веники для бани, летом тут воняло вялеными жабами, зато никогда не водилось комаров и гнуса – стоило Дундарю шикнуть заклинание, и комаров словно ветром сдувало.

Мокша лениво ковырялся в чашке с грибами. Грузди – это хорошо, но не в таком же количестве! Он не привык есть много, а в дороге и подавно не всегда удавалось. Схлоп тем временем продолжал:

– … а вокруг деревья трещат, ветер вековые дубы будто тростиночки пошевеливает, я, знай, поторапливаюсь, уж так я бочку захотел. Я как если чего захочу, то вынь да положи. Всё равно своего добьюсь. Да мы и не в такие бури хаживали, что нам непогодь…

– Непогодь тебе. Тогда сосну повалило на берегу, – сказал Дундарий, – я её ещё маленьким росточком помню.