Голубой бриллиант (Сборник)

две корзины. И удивительно: почти все собрал с деревьев.

Впервые встречаю, чтоб опята росли на живых, не поваленных

деревьях. Да так высоко забрались, метра на два от корня по

стволу.

488

Лес - моя стихия, мой душевный исцелитель, бальзам. В

лесу хорошо и спокойно душе и мыслям, - они текут плавно,

неторопливо, воскрешая в памяти эпизод за эпизодом, как

хорошее, так и плохое. Сейчас думалось только о хорошем - о

Ларисе. Почему я так волнуюсь перед каждой встречей с ней?

Прежде со мной такого не случалось, разве что в годы юности.

Я ничего не знаю о ее чувствах: кого она видит во мне, каким

видит свое будущее? Кто я для нее: друг, единомышленник,

любовник? Или все три вместе? Кто она для меня?

Возлюбленная, при том вечная. Я ей об этом уже говорил. Она

смолчала. Она вообще скупа на слова о своих чувствах. Значит

ли это, что их вообще нет, а есть обыкновенное женское

любопытство? Но не может же она ради любопытства так

часто срываться из своей Твери, мчаться в Москву с одной

только целью - встретиться со мной и остаться у меня

ночевать. Ей нужен муж. Гожусь ли я для этой роли? Она не

ответила, промолчала. Конечно, разница в летах - огромная,

но преодолимая преграда. Преодолимая по-моему. А так ли

она считает? Для меня быть ее мужем - это счастье. А будет

ли счастлива она? Если нет, то и я не испытаю полного

счастья. Ее счастье для меня превыше своего. Не помню, кто-

то из знаменитых писателей сказал: в восемьдесят пять лет

мужчина не знает страсти, но красота, которая рождает

страсть, действует по-прежнему, пока смерть не сомкнет глаза,

жаждущие смотреть на нее. Кажется, эти слова принадлежат

англичанину Голсуорси. Но тут есть одно препятствие, о

котором Лариса еще не знает, но должна знать. Сегодня я ей

скажу. Ведь я не разведен с Эрой. Да, она уехала в свой

Израиль, не дождавшись развода, хотя и оставила наспех

написанную бумажку о том, что не возражает против

расторжения нашего брака и не считает себя моей женой, а

меня своим мужем. Я еще не знаю, будет ли такое ее

заявление достаточным для расторжения брака, тем более,

что оно не заверено нотариусом.

Сегодня я в лес далеко не пошел, набрал немного опят и

к полудню вернулся на дачу, опасаясь: а вдруг она придет

раньше и не застанет меня? И правильно сделал: она

приехала раньше обещанного часа. В легком сиреневом

плаще на распашку, разгоряченная, сияющая. Я ждал ее у

калитки и пошел ей на встречу. Мы обнялись и расцеловались.

– Жарко, - сказала она, отдуваясь.
– Синоптики обещали

дождь, я поверила, а они обманули.
– Когда мы вошли во двор,

она удивила меня вопросом:

489

– Ну, показывай свои владенья. Удивлен, что я перешла

на "ты"? Но ты давно просил, и я решила: пора. Ты согласен?

– Я рад.

– Ну вот и хорошо. Давай решим, как мне тебя называть?

Лукич, как называют все, я не хочу. И Егор Лукич - тоже не хочу.

А можно просто по имени?

– Конечно же, и не только можно, - нужно. Тем более, что

имя мое состоит из трех равнозначных: Егор, Георгий, Юрий.

Выбирай любое.

– Я уже выбрала: ты - мой Егор. Егорий мое горе. -

Веселая, озорная улыбка осветила ее возбужденное лицо.

– Ты считаешь меня своим горем?
– грустно улыбнулся я.

– Да нет, это к слову. За горем не гоняются, не ездят за

сто верст по дачам.
– Мы пошли в сад.

– Сколько яблок! - воскликнула она с радостью и

удивлением, и спросила: - Можно попробовать?

Я сорвал для нее розовый штрифлинг и спелую

антоновку. Штрифлинг ей больше понравился, она похвалила,

и мы пошли в дом. Она внимательно, с нескрываемым

любопытством осмотрела комнаты, заключила:

– У тебя порядок. И всегда так, или навел по случаю

приезда... начальства, разумеется, меня?

Я ответил ласковой улыбкой и поцеловал ее глаза. Она

впилась в мои губы и долго не отпускала меня, пока мы оба не

оказались в постели.

– Я очень соскучилась по тебе, - шептала она,

прижавшись ко мне горячим телом.
– Август на исходе, а там у

меня начнутся занятия и мы не сможем часто встречаться, мой

милый. Я буду писать тебе письма, еженедельно, а ты мне по

два письма в неделю. Согласен?

Слово "милый", произнесенное нежным выдохом, как

дуновение теплого ветра, обдало меня горячей волной, и

сказал я:

– Согласен, родная.

За обедом я угощал ее маринованными подгруздями и

жаренными опятами со сметаной. Это были мои "фирменные"

блюда, и ей они понравились. Вдруг она спросила:

– И тебе не скучно одному в таком просторном доме,

особенно в дождливую осень?

– Скучают обычно люди пустые и мелкие, не знающие,

чем себя занять. А мне скучать некогда, я много читаю и пишу

свои воспоминания. К тому же я люблю одиночество.

– Что ты читаешь?
– поинтересовалась она.

490

– Разное. В последнее время, с тех пор, как в России

установлена сионистская диктатура, я всерьез

заинтересовался еврейским вопросом.

– Ну, и что ты открыл?
– спросила она очень серьезно.
–

Ты читал работу Дина Рида "Спор о Сиане", Генри Форда и

Андрея Дикого о евреях, наконец, "Протоколы сионских

мудрецов"?

– "Протоколы" я читал. Но меня интересует, как

еврейский вопрос рассматривается в мировой литературе, в

художественной главным образом. К этой острой проблеме