Голубой бриллиант (Сборник)

чертами, строгое, мужественное, - попытался я остудить его

пыл. Но он не мог остановиться:

– А уши?! Ты не видел ее уши - это классика,

совершенство! А нежность, заботливость! Ты же знаешь: я

ценю в человеке прежде всего честность и порядочность. Я

ненавижу ложь, лицемерие, лесть. Это удел подлых душонок.

К твоему сведению, честность и порядочность Ларисы меня

восхищают.

Я понимал: он по уши влюблен, как мальчишка. Ему

хотелось вслух высказать свои чувства, и он был возбужден,

глаза его светились счастьем, лицо побагровело. Мне было

забавно смотреть на него, но я, сдерживаю свою иронию, я

просто сказал:

– Ты отрастил ей крылья. Будь бдителен: может улететь к

новому русскому, который помоложе, да и побогаче тебя.

Озорная улыбка блеснула в его глазах:

– А крылышки-то я воском приклеил, как Икар. Улетит -

погибнет.

Он сел на диван, скрестив на коленях пальцы рук, и,

задумчиво глядя на меня, произнес очень тепло и искренне:

– А знаешь, она вдохнула в меня вторую молодость.

– Наверно, третью, - поправил я.
– Вторую тебе вдохнула

Альбина на целых десять лет. А поскольку Лариса превосходит

Альбину в два раза, будем надеяться, что она вдохнула в тебя

молодость аж на двадцать лет. Так что живи и здравствуй до

девяносто пяти.

– Да, верно говорят: самый сильный человек в мире -

женщина, - философски произнес Лукич.
– Она может покорить

и отпетого деспота и богатыря.

505

– Когда мы любим, все они нам кажутся небесными

ангелами, а угаснет любовь, и ангел превращается в бабу-ягу.

– Не всегда и не все, - возразил Лукич. - Альбина не

превратилась, и я по-прежнему питаю к ней чувства уважения

и благодарности.

– Но ты же знаешь, что бурная любовь неустойчива. Она

легко переходит в ненависть, - сказал я.

– У меня не бурная, у меня основательно осознанная,

ненависть ей не грозит, - ответил Лукич.

– Ну, дай-то Бог. - подытожил я. - Надеюсь, ты меня

пригласил не затем, чтоб я засвидетельствовать, какие дивные

серенады ты поешь своей возлюбленной.

– Да, конечно, - сказал Лукич и поднялся. - Дело вот

какое: завтра в театре будет нечто вроде моего бенефиса.

Будут чествовать и прочая ерунда. Меня это совсем не радует.

Время-то какое: гибнет народ, Россия гибнет. Тут не до

юбилейных торжеств. За автоматы надо браться и Русь от

израильтян спасать. Решили в дирекции все-таки отметить.

Сыграю в двух действиях - в "Булычеве" и в "На дне". И на

этом поставим точку. . Так вот, я пригласил по телефону на этот

вечер очень узкий круг своих друзей: начну с тебя, Ююкиных,

Воронина, известного тебе генерала-авиатора, а так же

депутата, тоже тебе знакомого и солиста из оперы, ты его

знаешь. Кстати, он будет вдвоем, то ли с женой, то ли с

любовницей: она пианистка. И конечно, будет Лариса. Она

приедет прямо с занятий в университете. Договорились, что за

полчаса до начала ты встретишь всех их у входа и вручишь

билеты. Вот за этим я и потревожил вас, ваше степенство.

Надеюсь, милостивый государь, ты не откажешь мне в такой

услуге. Завтра у нас, значит, пятница, а в субботу соберемся у

меня вот здесь и в домашней обстановке по-семейному

отметим мой юбилей. Сбор ровно в полдень, то есть в

двенадцать ноль-ноль. Вопросы есть? Нет. Вот тебе билеты и

действуй.

– Слушаюсь, господин Народный артист! Все исполню,

как приказано!

– То-то. - С деланной важностью пророкотал Лукич и

вручил мне билеты.

Лариса пришла к театру даже раньше меня. Лицо ее

было, как и прежде, строго и торжественно, но в глазах играли

радостные огоньки. Одета она была в длинную черную юбку,

разрисованную белым пунктиром и черную с серебристым

блеском-переливом блузку с длинными рукавами и свободным

506

воротником, обнажавшим красивую шею. Через руку

переброшено черное из тонкого трикотажа легкое пальто.

Вообще, в этом сдержанном, не кричащем, но со вкусом

подобранном наряде, при черных, как крыло ворон, густых

волосах она выглядела очаровательно.

У нас были хорошие места - пятый ряд портера. Лариса

сидела между мной и Виталием Ворониным. Виталий был

явно доволен таким соседством, с ним Ларисе не было скучно,

он безумолчно говорил, будучи в хорошем, даже приподнятом

настроении. Лариса ему определенно нравилась. Я слышал,

как она поинтересовалась у Виталия, почему он без жены.

– Она у меня ревнивая, - полушутя ответил он.
– Она

помешала бы мне ухаживать за вами.

– Но ты рискуешь напороться на ревность Лукича, -

вмешался я.

– Лукич там, за кулисами. Он не видит, - живо отозвался

Воронин и, наклонясь к Ларисе, что-то прошептал ей, отчего

она похоже смутилась.

Я ожидал, что перед началом спектакля кто-то выйдет на

авансцену, скажет вступительное слово о юбиляре, сделает

какое-то объявление. Но я ошибся. Занавес открылся

внезапно, и перед нами предстали обитатели ночлежки из "На

дне". И босяк Сатин вдохновенно и убедительно говорил о

свободном человеке. Лукич был прекрасен в этой роли, я бы

сказал - бесподобен. Я видел Сатина в исполнении таких

корифеев МХАТа, как Качалов и Ершов. Но честно скажу -

Богородский им не уступал даже сейчас, уже на исходе своего

творчества. Обычно спокойный, несуетливый, сдержанный в

жестах, он держался на сцене энергично, молодцевато,