Голубой горизонт

– Об этом позволь судить твоей матери и мне, – грубовато ответил Том. – А теперь нам пора возвращаться.

Он кликнул двух слуг, которые возвращались с ним в колонию, и велел впрягать лошадей в тележку и седлать большого гнедого жеребца.

Верхом на Драмфайре и Трухарт Джим и Луиза проехали рядом с тележкой не меньше лиги, пользуясь последней возможностью повторить слова прощания. Когда они поняли, что не могут идти дальше, если хотят догнать свой караван до заката, то остановились и смотрели, как тележка уходит по равнине в облаке пыли.

– Он возвращается! – воскликнула Луиза, увидев скачущего галопом Тома. Тот остановил лошадь рядом с ними.

– Послушай меня, Джим, мой мальчик. Не забывай вести дневник. Я хочу, чтобы ты вел записи о своем путешествии. Записывай имена вождей и названия их деревень. И высматривай, что можно у них покупать в будущем.

– Да, отец. Ты уже говорил об этом, – напомнил Джим.

– И поиски золота, – продолжал Том.

– Мы будем проверять песок каждой речки, которую перейдем, – рассмеялся Джим. – Обещаю тебе.

– Напоминай ему, Луиза. Он вертопрах, мой сын. Не знаю, от кого он это унаследовал. Должно быть, от матери.

– Обещаю, мистер Кортни.

Луиза с серьезным видом кивнула. Том снова повернулся к Джиму.

– Джеймс Арчибальд, заботься об этой юной леди. Она, очевидно, разумная девушка и слишком хороша для тебя.

Наконец Том оставил их и поскакал за тележкой, но каждые несколько минут оборачивался и махал рукой. Они видели, как он подъехал к далекой тележке, и тут Джим воскликнул:

– Дьявольщина, я забыл передать приветы Мансуру и дяде Дориану. Едем!

И они галопом поскакали за тележкой. А когда догнали, спешились и все снова обнялись.

– На этот раз мы действительно расстаемся, – сказал Джим, но отец проехал с ним еще милю, прежде чем смог отпустить, и махал молодым людям, пока они не скрылись из виду.

Фургоны давно ушли за горизонт, но следы их колес отчетливо отпечатались на земле, и идти по ним было так же просто, как по дороге со столбами-указателями. Они ехали вдвоем, а перед ними, словно овцы, бежали стада антилоп, мелкие стада сливались с крупными, и вскоре трава и земля полностью скрылись под этим живым морем.

Частью этого прибоя жизни были и другие крупные животные. Темные гну прыгали и скакали, тряся густыми гривами, изгибая шеи, как породистые лошади, и вскидывая ноги, когда бегали кругами друг за другом. Рядами проносились эскадроны квагг, их рычание напоминало собачий лай. Эти капские дикие лошади полосаты, как зебры, только ноги не покрыты полосками, и до того многочисленны, что капские бюргеры тысячами убивают их ради шкур. Из шкур шьют мешки для зерна, а туши оставляют стервятникам и гиенам.

Луиза изумленно смотрела на это живое море.

– Никогда не видела ничего столь замечательного! – воскликнула она.

– Эта земля так благословенно изобильна, что человек должен ограничивать себя или стрелять до тех пор, пока от усталости не утратит способности поднимать ружье, – согласился Джим. – Я знаю одного охотника в колонии. Он за день убил триста крупных диких животных и ради этого загнал четырех лошадей. Вот это подвиг!

Джим восторженно покачал головой.

Последнюю милю ехали в темноте; костры привели их к лагерю. Зама кипятил воду в железном котле и толок в ступке кофейные зерна.

Пользуясь картой отца и навигационными инструментами, Джим повел фургоны на северо-восток. Дни текли в привычном естественном ритме и превращались в недели, которые, в свою очередь, становились месяцами. Каждое утро Джим с Баккатом уезжали вперед, чтобы разведать местность и найти следующий источник воды или реку. Они брали с собой завтрак в походном ящике, который вместе со спальным мешком Джим вешал на луку седла. Баккат вел запасную лошадь, чтобы забирать мясо убитой дичи.

Луиза бывала занята: чинила, стирала, руководила слугами и вела хозяйство в своем передвижном доме так, как хотела. Но часто она на Трухарт сопровождала Джима. С самого начала ее зачаровало изобилие животных и птиц, которых можно было увидеть, куда ни глянь. Джим называл их, и они подробно обсуждали их повадки. Баккат добавлял к обсуждению бесконечный поток фактов и волшебных историй.

Когда в полдень останавливались отдохнуть и дать лошадям попастись, Луиза доставала один из альбомов, подаренных Сарой, и рисовала самое интересное из увиденного за день. Джим слонялся поблизости и давал советы, как улучшить рисунок, хотя в глубине души был поражен ее мастерством.

Он настоял на том, чтобы у нее с собой, под правым коленом, всегда было маленькое французское ружье в кобуре.

– Когда тебе бывает нужно ружье, оно нужно срочно, – говорил он, – и ты должна знать наверняка, что сумеешь с ним управиться.

Он постоянно учил ее заряжать, целиться и стрелять. После первого выстрела и отдачи она вскрикнула и чуть не уронила ружье: Джим его подхватил. После долгих уговоров он сумел доказать ей, что ее первый опыт не столь ужасен, как ей кажется, и Луиза выразила готовность повторить попытку. Чтобы подбодрить ее, Джим повесил свою шляпу на колючий куст в двадцати шагах.

– Говорю тебе, Ежик, ты и с десяти футов не попадешь!

Это был рассчитанный вызов. Глаза Луизы сузились и решительно блеснули. На этот раз ее рука не дрогнула. Когда пороховой дым расселся, шляпа Джима кружилась высоко в воздухе. Это была его любимая шляпа, и он бросился за ней. А когда просунул палец в дыру, на его лице было выражение такого недоверия и отчаяния, что Баккат расхохотался. Он бегал по кругу, рукой показывая, как вертелась в воздухе шляпа. Потом ноги под ним подогнулись, он упал в грязь и бил себя кулаками по животу, кричал и хохотал.

Его смех оказался заразительным, и Луиза тоже рассмеялась. До сих пор Джим ни разу не слышал, чтобы она смеялась так естественно и искренне. Он надел простреленную шляпу на голову и присоединился к веселью. А позже вставил в дырку орлиное перо и с гордостью носил его.

Они сидели в тени колючего дерева и ели холодное мясо и маринованные овощи, которые Луиза упаковала в походный ящик. Каждые несколько минут кто-то из них начинал смеяться, и остальные подхватывали.

– Пусть Веланга снова прострелит твою шляпу, – попросил Баккат. – Я в жизни так не веселился.