Голые среди волков

Ребенок поднял на Кропинского серьезные глаза, личико его выражало напряженное внимание. Малютка приоткрыл рот и вдруг с проворством зверька уполз под шинели. Они подождали немного, но ребенок не вылезал. Кропинский тихонько приподнял шинель. Мальчик лежал на боку и жевал хлеб. Бережно накрыв ребенка, Кропинский и Пиппиг покинули укромное место и заложили проход грудой мешков. Прислушались. За мешками было тихо.

Когда они вернулись в переднее помещение, команда уже собралась на ежевечернюю поверку. Заключенные, работавшие на вещевом складе, числились «прикомандированными», они были заняты более продолжительное время и потому не участвовали в общей поверке лагеря на аппельплаце. Их пересчитывал на месте работы командофюрер, эсэсовец низшего ранга, и рапортовал коменданту, который делал отметку в общем списке. Цвайлинг только что вышел из своего кабинета, и Пиппиг с Кропинским поспешно встали в строй. Чтобы прикрыть их опоздание, Гефель сердито проворчал:

– Вам что, нужно особое приглашение?

Вытянувшись с шапкой в руке перед Цвайлингом, он доложил:

– Команда вещевого склада в количестве двадцати заключенных построена на поверку! – и стал в общий строй.

Цвайлинг шагал, считая заключенных.

Гефель напряженно прислушивался к звукам из глубины склада. А вдруг ребенок все-таки испугается и закричит?

Сосчитав людей, Цвайлинг махнул рукой, что означало – «Разойдись!». Строй распался, и заключенные возвратились к своим занятиям. Только Гефель остался на месте – он не заметил знака Цвайлинга.

– Что еще? – невыразительным, тягучим голосом спросил тот.

Гефель вздрогнул.

– Ничего, гауптшарфюрер!

Цвайлинг подошел к столу и подписал рапорт.

– О чем это вы сейчас задумались?

Это должно было звучать дружелюбно.

– Ни о чем особенном, гауптшарфюрер.

Цвайлинг, приоткрыв рот, коснулся кончиком языка нижней губы: это означало у него улыбку.

– Верно, побывали дома, а?

Гефель пожал плечами и недоуменно спросил:

– То есть как?

Цвайлинг не ответил. Многозначительно усмехнувшись, он ушел в кабинет и вскоре покинул склад, чтобы сдать рапорт. На нем было коричневое кожаное пальто – признак, что он больше не вернется. Ключи от склада Гефель в конце дня сдавал на вахту у ворот.

В канцелярии вокруг Гефеля столпились заключенные, они желали узнать подробности, так как Розе проболтался. Когда Гефель выругал его, тот начал громко оправдываться:

– Я в ваших фокусах не участвую.

Заключенные шумели, перебивая друг друга:

– Где, где ребенок?

– Тихо! – осадил их Гефель и посмотрел на Розе: – Никто не затевает фокусов. Ребенок только переночует здесь, а завтра покинет лагерь.

Кропинский слушал с удивлением. Пиппиг молчал. Может Гефель придумал отговорку для Розе? Заключенные хотели взглянуть на малыша. Они прокрались в дальний угол. Кропинский осторожно приподнял шинель. Заглядывая друг другу через плечо, все рассматривали маленькое существо. Ребенок лежал, свернувшись, как личинка, и спал. Лица заключенных просияли, они давно не видели детей. Вот диво!

– Самый настоящий человечек…

Гефель дал им вдоволь насмотреться, а затем тихо сказал:

– Ладно, парни, дайте ему поспать. И чтобы никому ни слова.

Кропинский сиял. Он тихонько накрыл спящего, и заключенные на цыпочках удалились. В этот вечер все слонялись без дела по канцелярии, сидели на длинном столе, болтали и радовались, сами толком не зная чему. Счастливее всех был Кропинский.

– Польский малыш, польский малыш! – с гордостью повторял он ежеминутно и улыбался.

Пиппиг заметил, что Гефель избегает его. После работы Пиппиг подсел в бараке к нему за стол и молча стал смотреть, как тот без удовольствия хлебает остывший суп. Гефель догадывался, о чем хочет спросить Пиппиг. Он с досадой бросил ложку в миску и поднялся.

– Ребенка придется куда-то деть, – прервал молчание Пиппиг.

Гефель отмахнулся и, протиснувшись между рядами столов, направился в умывальную сполоснуть миску. Пиппиг пошел за ним. Здесь они были одни.

– Куда же ты его денешь?

Вот привязался! Гефель недовольно нахмурил брови.

– Отстань!

Пиппиг промолчал. К такому тону Гефеля он не привык. Тот почувствовал это и с раздражением, а отчасти из желания оправдаться набросился на Пиппига:

– У меня свои соображения. Ребенок завтра исчезнет. Не спрашивай ни о чем!

Он вышел из умывальной. Пиппиг остался. Что это нашло на капо?

Гефель поспешно покинул барак. На дворе все еще моросил пронизывающий мелкий дождь. Гефель зябко поежился. Он сожалел, что так грубо обошелся с Пиппигом. Но рассказать этому славному парню причину своего молчания он не мог – то была глубочайшая тайна. Ни Пиппиг, ни кто-либо другой из команды не знали, что он, бывший фельдфебель рейхсверовского гарнизона в Берлине и член коммунистической партии, здесь, в лагере, был военным инструктором интернациональных групп Сопротивления.

Из интернационального лагерного комитета с течением времени образовался центр Сопротивления. Первоначально в интернациональном лагерном комитете, ИЛКе, объединились члены коммунистических партий разных стран просто как представители своих наций, чтобы помочь тысячам согнанных в лагерь людей осознать свою общность, наладить взаимопонимание между национальностями и пробудить чувство солидарности, которого вначале не было и в помине. По образу мыслей и действий заключенные представляли собою разнородную массу. Например, из числа заключенных-немцев одни только профессиональные преступники занимали несколько бараков. А среди этих уголовников немало ради личной выгоды унизились до роли добровольных приспешников эсэсовцев. Они были заодно с блокфюрерами и командофюрерами и становились доносчиками и холуями, как их называли в лагере, и часто причиняли вред достойным заключенным, которые не соглашались издеваться над товарищами. В каждом бараке, даже среди политических заключенных любой национальности, попадались ненадежные элементы, которые собственную жизнь ставили выше общего блага и безопасности.

Не каждый, носивший красный треугольник [4] , действительно был «политическим», то есть сознательным противником фашизма; всяким «нытикам» и прочим неугодным лицам, схваченным гестапо, тоже нашивали красные треугольники, поэтому в бараках для политических состав был неоднородный – от «неустойчивых элементов» до потенциальных преступников, и кое-каким обитателям этих бараков, собственно говоря, надлежало бы носить зеленый треугольник – отличительный знак уголовников. Между бараками немцев и иностранцев – поляков, русских, французов, голландцев, чехов, датчан, норвежцев, австрийцев и многих других – из-за различия языков, а также по иным причинам вначале не получалось никакого контакта. Коммунистам, объединившимся в ИЛКе, пришлось преодолеть немало трудностей, прежде чем удалось победить недоверие иностранных заключенных, которым в стенах немецкого фашистского концлагеря было сложно привыкнуть считать немецких заключенных товарищами. Один походил на другого, и по виду нельзя было сказать, бьется ли честное сердце под тюремными лохмотьями, которые все они носили. Потребовалась упорная и тайная, а потому опасная работа членов ИЛКа, чтобы пробудить у тысяч людей мысль о солидарности и добиться их доверия. В каждый барак ИЛК поместил своих людей и постепенно укрепил свое положение среди заключенных, хотя ни один человек даже не подозревал о существовании тайных связей. Члены ИЛКа не занимали в лагере видных постов и старались не привлекать к себе внимания. Они жили и работали скромно и незаметно. Богорский работал в банной команде, Кодичек и Прибула – как специалисты в бараке оптиков, ван Дален – санитаром в лазарете, француз Риоман – поваром в столовой эсэсовцев, где его весьма ценили любители вкусно поесть. Наконец, Бохов занимал скромную должность писаря в тридцать восьмом бараке. Здесь бывший депутат ландтага Бремергафена от коммунистической партии создал для себя и своего опасного дела надежное убежище. Искусно владея пером рондо, Бохов хорошо писал печатными буквами, благодаря чему придурковатый блокфюрер очень им дорожил. Бохов изготовлял для него десятки картонных табличек с глубокомысленными изречениями вроде: «Моя честь – верность», «Мой народ – мой рейх – мой фюрер». Эсэсовец сбывал эти изделия своим знакомым не без выгоды для себя. Ему и в голову не приходило, что искусный писарь не просто «безобидный» заключенный.

4

Помимо номера каждый заключенный носил пометку на рукаве в виде треугольника – винкеля (нем. Winkel). У винкелей была цветовая кодировка в соответствии с причиной ареста заключенного: красный винкель – политзаключенные, зеленый винкель – преступники, черный винкель – асоциальные элементы и т. д. – Прим. перев.

Это Бохов на совещании ИЛКа предложил назначить Андре Гефеля военным инструктором групп Сопротивления. «Я его знаю, это верный товарищ. Я поговорю с ним».

Когда год назад Бохов после вечерней поверки прогуливался по лагерю с Гефелем – ибо то, что хотел сообщить ему Бохов, не предназначалось для посторонних ушей, – был такой же дождливый вечер, как сегодня. Пятидесятилетний мужчина шагал, засунув руки в карманы, рядом с худощавым Гефелем, который был на десять лет моложе его. Отличавшийся звучным голосом, Бохов говорил сейчас приглушенно. Он взвешивал каждое слово, чтобы сказать ровно столько, сколько Гефелю следовало знать.