Голый конунг. Норманнизм как диагноз

На Руси, кроме этого Свеня, конечно, бывали и другие шведы. Но бывали после него. По археологическим данным, некоторый приток скандинавов на Русь начинается на рубеже X–XI вв., т. е. через 120–130 лет после призвания варягов. Важно отметить, что на тот же временной рубеж указывают и исландские саги, вобравшие в себя историческую память скандинавов. В XIX в. антинорманнисты Н.И. Костомаров, С.А. Гедеонов и Д.И. Иловайский обратили внимание на тот факт, что сагам неведом никто из русских князей до Владимира Святославича (его бабку Ольгу-Аллогию они знают лишь по припоминаниям самих русских). К тому же ни в одной из них, подчеркивал Гедеонов, «не сказано, чтобы Владимир состоял в родстве с норманскими конунгами», но чего стоило бы ожидать при той «заботливости, с которою саги выводят генеалогию своих князей». Более того, продолжал он, в них «не только нет намека на единоплеменность шведов с так называемою варяжскою русью, но и сами русские князья представляются не иначе как чужими, неизвестными династами» [110] . Сагам, вместе с тем, совершенно неведомы хазары и половцы. Следовательно, скандинавы начали бывать на Руси уже после исчезновения из нашей истории хазар, разгромленных в 60-х гг. Х в. Святославом, и посещали ее где-то примерно с 980-х гг., т. е. с вокняжения Владимира Святославича, и до первого прихода половцев на Русь, зафиксированного летописцем под 1061 годом. Эти рамки еще более сужает тот факт, что саги после Владимира называют лишь Ярослава Мудрого (ум. 1054) и не знают никого из его преемников.

110

Публичный диспут 19 марта 1860 года… С. 29; Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 82, прим. 149 на с. 415, прим. 235 на с. 440, прим. 294 на с. 456; Иловайский Д.И. Разыскания… С. 316–317.

А факт знания сагами Владимира, княжившего в Киеве в 980—1015 гг. (до 977 г. он семь лет сидел в Новгороде в качестве наместника киевского князя), и молчания о его предшественниках представляет собой временной маркер, безошибочно показывающий, что годы его правления и есть то время, когда норманны, по большому счету, открыли для себя Русь и начали систематически прибывать на ее территорию. Причем численность норманнов, посещавших русские земли при нем и при его сыне Ярославе, не отличалась массовостью и постоянным проживанием в их пределах, на что указывает факт самых смутных представлений скандинавов о Руси, по сравнению, например, с немцами. Так, если «Хроника» Титмара Мерзебургского (ум. 1018) очень подробно рассказывает о столице Руси Киеве, а Адам Бременский, описывая в 70-х – 80-х гг. XI в. морской путь из южнобалтийской Юмны (Волина) в Новгород, отмечал, что столица Руси – «Киев, который соперничает с царствующим градом Константинополем» [111] , то, согласно сагам, ее столицей является Новгород.

111

Титмар Мерзебургский. Хроника. В 8 книгах. М., 2005. С. 177–178; Херрман Й. Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона // Славяне и скандинавы. С. 66.

И это тогда, когда в Киеве, как утверждают норманнисты с Клейном, сидела норманнская династия, окруженная норманнской дружиной, когда среди жителей древнерусской столицы норманны составляли 18–20 % и когда они десятками тысяч, в волю пошатавшись по Руси, шли мимо Киева «за море» в Константинополь (но, как свидетельствуют саги, норманны абсолютно не знали Днепровского пути, что дополнительно не позволяет относить их к варягам IX – середины Х века. Саги, отмечал в 1867 г. В.Н. Юргевич, хранят «совершенное молчание… о плавании норманнов по Днепру и об его порогах». В связи с чем он задал весьма уместный в таком случае вопрос: «Возможно ли, чтобы скандинавы, если это были руссы, не знали ничего и нигде не упомянули об этом, по свидетельству Константина Порфирородного, обычном пути руссов в Константинополь?» Ученик Клейна Г.С. Лебедев также констатировал в 1985 г., что знаменитый путь «из варяг в греки» «как особая транспортная система в северных источниках не отразился…» [112] ).

112

Юргевич В.Н. О мнимых норманских именах в русской истории // Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 6. Одесса, 1867. С. 48; Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985. С. 198.

До рубежа же X–XI вв. шведы бывали в русских землях в крайне редких случаях, которые, понятно, не могли отразиться в их коллективной памяти. Наличие такой «черной дыры» в памяти скандинавов Клейн объясняет в газетной статье тем, что они «до рубежа веков в основном не возвращались, оседали там». Такое легковесное объяснение, возможно, и сорвет бурные аплодисменты в кругу своих, клейноманов, но оно не устроит и школьников, которые спросят, а почему они оседали до 1000 г., а после миллениума вдруг перестали оседать? Если их выводят на Русь десятками и сотнями тысяч, да Клейн еще их там оставляет навсегда, то где тому серьезные археологические подтверждения? А не лжеподтверждения в виде камерных погребений и отдельных скандинавских вещей (скандинавские фибулы в Финляндии, Карелии, Приладожье и Латвии органично вошли в состав женского местного убора и обнаружены в погребениях с местным ритуалом, а на Руси славянки использовали их в качестве украшений. В 1970 г. археолог С.И. Кочкуркина констатировала, что железные гривны с т. н. «молоточками Тора» «должны сопровождать скандинавские погребения, но железные гривны в приладожских курганах за исключением двух экземпляров, найденных в мужских захоронениях, принадлежали местному населению» [113] ).

113

Кочкуркина С.И. Связи юго-восточного Приладожья с западными странами в X–XI вв. (По материалам курганов юго-восточного Приладожья) // Скандинавский сборник (СС). Вып. XV. Таллин, 1970. С. 155; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 387–389; его же. Начальная история Руси. С. 204–207.

Но главное, они обязательно спросят, почему саги молчат о Рюрике, Олеге, Игоре, Святославе, молчат об их деяниях, известных другим народам, молчат даже о походах на Византию, которые обязательно бы, будь эти князья скандинавами, воспели скальды и информация о которых обязательно бы не то что дошла, на крыльях бы долетела до Скандинавии.

А ответ всему этому предельно простой, и он давно дан в науке. Как верно заметил Ломоносов в «Древней Российской истории» (1766 г.), если бы Рюрик был скандинавом, то «нормандские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях для чести своего народа, у которых оный век, когда Рурик призван, с довольными обстоятельствами описан». В 1808-м и 1814 г. Г. Эверс правомерно говорил, что «ослепленные великим богатством мнимых доказательств для скандинавского происхождения руссов историки не обращали внимание на то, что в древнейших северных писаниях не находится ни малейшего следа к их истине». И, удивительно метко охарактеризовав отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике как «убедительное молчание», действительно, лучше любых слов подтверждающее их полнейшую непричастность к варягам и руси, он резюмировал: «Всего менее может устоять при таком молчании гипотеза, которая основана на недоразумениях и ложных заключениях…».

Ибо, по справедливым словам Эверса, и Ломоносову, и мне кажется очень невероятным, что «Рюрикова история» «не дошла по преданию ни до одного позднейшего скандинавского повествователя, если имела какое-либо отношение к скандинавскому Северу. Здесь речь идет не о каком-либо счастливом бродяге, который был известен и важен только немногим, имевшим участие в его подвигах. Судьба Рюрикова должна была возбудить всеобщее внимание в народе, коему принадлежал он, – даже иметь на него влияние, ибо норманны стали переселяться в таком количестве, что могли угнетать словен и чудь». Развивая мысль далее, ученый также резонно сказал: «…Как мог соотечественник Рюрик укрыться от людей, которые столько любили смотреть на отечественную историю с романической точки. После Одина вся северная история не представляет важнейшего предмета, более удобного возвеличить славу отечества». Причем сага, акцентирует внимание Эверс, «повествует, довольно болтливо», о походах своих героев на Русь «и не упоминает только о трех счастливых братьях. Норвежский поэт Тиодолф был их современник. Но в остатках от его песнопений, которые сохранил нам Снорри, нет об них ни слова, хотя и говорится о восточных вендах, руссах» [114] .

114

Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 216; Ewers J.P.G. Vom Urschprungе des russischen Staats. Riga, Leipzig, 1808. S. 179–184; Эверс Г. Указ. соч. С. 148–151.

Выводы русского Ломоносова и немца Эверса еще больше оттеняет тот факт, что младший современник Рюрика (ум. 879) норвежец Ролло-Роллон (ум. 932), основавший в 911 г. – спустя всего сорок девять лет после прихода Рюрика к восточным славянам – герцогство Нормандское, сагам хорошо известен (он, начиная с 876 г., т. е. еще при жизни нашего Рюрика, неоднократно грабил Францию, в 889 г. обосновался в низовьях Сены, а в 911 г. принес ленную присягу французскому королю Карлу III Простоватому, обязуясь защищать его от прочих норманнов и бретонцев) [115] .

115

Викинги: набеги с севера. С. 60–63; Джонс Г. Указ. соч. С. 228–230; Ласкавый Г.В. Викинги. Походы, открытия, культура. Минск, 2004. С. 69, 75, 78, 87–94.

Как, отмечал бросающуюся в глаза несуразность норманнизма Эверс, погибшие древнейшие исторические памятники доставили Снорри Стурлусону (ум. 1241) «известия об отдаленном Рольфе и позабыли о ближайшем Рюрике?». Скандинавы, словно уточняя мысль Эверса говорил в 1876 г. Д. Щеглов, основали на Руси «в продолжение трех десятков лет государство, превосходившее своим пространством, а может быть, и населением, все тогдашние государства Европы, а между тем это замечательнейшее событие не оставило по себе никакого отголоска в богатой скандинавской литературе. О Роллоне, овладевшем одною только провинцией Франции и притом не основавшем самостоятельного государства, а вступившем в вассальные отношения к королю Франции, саги знают, а о Рюрике молчат». Но саги не просто знают Ролло, они еще особо подчеркивают, что властители Нормандии «всегда считали себя родичами норвежских правителей, а норвежцы были в мире с ними в силу этой дружбы» [116] .

116

Эверс Г. Указ. соч. С. 151; Гедеонов С.А. Указ. соч. Прим. 294 на с. 456; Щеглов Д. Первые страницы русской истории // ЖМНП. Ч. 184. СПб., 1876. С. 223.

Спор о варяжских словах

Клейн норманнство варягов пытается подтвердить наличием в русском языке якобы скандинавских слов – «князь», «витязь», «гридь», «стяг», «вервь», «вира», «кнут», «стул», «тиун», «ябетьник», «шнека», «якорь», «ларь», «ящик», «скот», «сельд», забывая, что в нашем языке очень много нерусских слов. В том числе и потому, что его носитель – русский народ – возник на полиэтничной основе. И эти иноязычные слова автоматически, конечно, не выводят на варягов.

В «Споре о варягах» Клейн апеллирует к данным шведской исследовательницы К. Тернквист, которая в 1948 г. указала на, по его словам, «около 150» заимствований в русском языке «из языка северных германцев» «(включая даже «щи»), из них надежно установлено около 30» (от себя археолог добавил, что норманны ««осчастливили» славян княжеской династией и одарили некоторыми полезными вещами, каковы, например, варежки и щи») [117] . Но вот как данные Тернквист изложил в 1965 г. И.П. Шаскольский: она собрала 115 (что весьма далеко от «около 150» всегда все увеличивающего в пользу скандинавов Клейна) «русских слов, относящихся различными учеными к числу скандинавских заимствований (кстати говоря, абсолютное большинство этих слов – диалектные слова XIX в…)», и более 20 из выделенных ею 30 слов «впервые упоминаются лишь в сравнительно поздних источниках – XIV–XVII и даже XVIII в. и никак не могут считаться заимствованными у древних норманнов» [118] (так что «щи» Клейна давно уже прокисли и к употреблению негодны, а его варежки давно побиты молью).

117

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 72, 85.

118

Шаскольский И.П. Норманская теория… С. 41–42.

Важно при этом подчеркнуть, что Шаскольский был, как и все ученые советской поры, норманнистом, т. к. признавал норманнство варягов. И его расхождения с Клейном касались, как это показала т. н. «дискуссия» 1965 г. (которую археолог уж и не знает, как и величать: «Норманнская баталия», «Варяжская баталия», третья схватка «антинорманнизма с норманнизмом за два века…», выигранная Клейном и его ратью [119] ), численности норманнов на Руси (мало или много их было) и степени их участия в складывании русского государства («маленькая» или «больше маленькой»).

119

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 7, 11–12, 95—101, 140, 142, 261–262.