Голый конунг. Норманнизм как диагноз

В-третьих, Мюнстер, конечно, несет печать своего века, но Вагрия в его время была слишком известна, чтобы сочинять о ней небылицы. К тому же он не Клейн, который все путает франкского императора с французским, франков с французами, Людоту с Людвигом, шведов и со свеонами, и с русью, и с варягами, витязя с викингом, а русские «щи» принимает, исходя из своих историко-гастрономических пристрастий, за скандинавские.

И немец Мюнстер, работая над своей «Космографией» 18 лет, отразил широко известную в Западной Европе традицию, согласно которой русские варяги есть вагры: Wagrii oder Waregi (т. е. он не путает вагров с варягами, как ошибочно считает Клейн, а специально подчеркивает устойчивое двойное наименование этого народа), и которую фиксируют другие авторы. Например, вышеназванный немец С. Герберштейн в 1549 г., причем независимо от Мюнстера: в январе – апреле 1516 г. он, посетив в качестве посла Священной Римской империи германской нации Данию, значительную часть пути по ней проделал по Вагрии, с 1460 г. входившей в состав датского королевства.

Как следует из его рассказа, посол беседовал с ваграми и почерпнул от своих собеседников сведения о прошлом их земли (так, привел мнение, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии», т. е. Варяжское море, а под таким именем оно выступает и в русских летописях), в результате чего и сказал, что родиной варягов была Вагрия: вагры «не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов (т. е. так же, как и Мюнстер, констатирует два имени одного и того же народа. – В.Ф.), а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком» [245] .

245

M"unster S. Cosmographia. T. IV. Basel, 1628. S. 1420; Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 60.

Затем, в XVII – первой половине XVIII в. о южнобалтийском происхождении варягов, в основном из Вагрии, писали многие другие западноевропейцы: немцы Б. Латом, Ф. Хемниц, М. Преторий, И. Хюбнер, Г.В. Лейбниц, Ф. Томас, Г.Г. Клювер, М.И. Бэр, С. Бухгольц, датчанин А. Селлий. Причем Преторий, Томас и Бэр прямо оспорили существовавшую уже норманнскую версию варяго-русского вопроса. Как, например, указывал в 1688 г. Преторий, русские призвали себе князей «от народа своей крови» «из Пруссии и с ними сообщенных народов», но только не из Дании или Швеции [246] . И эти германские ученые представляют собой, если оперировать принятыми в науке понятиями, антинорманнизм.

246

Praethorius M. Orbis Gothicus. Oliva, 1688. Liber II. Caput 2. § VI. P. 17; H"ubner J. Genealogische Tabellen, nebst denen darzu Geh"origen genealogischen Fragen. Bd. I. Leipzig, 1725. S. 281. Die 112 Tab.; Thomas F. Avitae Russorum atque Meklenburgensium principum propinquitatis seu consangvinitatis monstrata ac demonstrata vestica. Anno, 1717. S. 9—14; Kl"uver H.H. Vielf"alting vermerhrte Beschreibung des Herzogtums Mecklenburg. Dritten Teils erstes St"uck. Hamburg, 1739. S. 32; Beer M.I. Rerum Mecleburgicarum. Lipsiae, 1741. P. 30–35; Buchholtz S. Versuch in der Geschichte des Herzogthums Meklenburg. Rostock, 1753. II Stammtafel; Герье В.И. Лейбниц и его век. СПб., 1871. С. 102; Зерцало историческое государей Российских // Древняя Российская Вивлиофика. СПб., 1891. С. 29.

Именно тот антинорманнизм, который Клейн, на словах горячий приверженец «соблюдения научной этики» и непримиримый противник «брани и политических обвинений в адрес своих оппонентов», выдает за «сугубую специфику России», уходящую корнями в тот «комплекс неполноценности, который является истинной основой распространенных у нас ксенофобии», за «ультра-патриотизм», за «воинствующий антинорманизм», за «искусственное, надуманное течение, созданное с ненаучными целями – чисто политическими и националистическими», за «шовинистическую ангажированность и критиканскую фразеологию», за «национальные» и «патриотические амбиции», за «пседопатриотические догмы» и даже – подумать только! – за «застарелый синдром Полтавы!» (археолог отличается невероятной плодовитостью в изобретении оплевывающих «за» несогласных с ним), а сегодняшних его представителей клеймит как «дилетантов» и «ультра-патриотов», шумит-бранится, негодуя, «что в ХХ в. Кузьмин, Фомин и Вилинбахов повторяют то, что в XVIII в. придумал Ломоносов, да так и не смог доказать» [247] .

247

Клейн Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009. С. 9, 25, 33, 69, 89–91, 114, 142, 199–201, 204, 209, 211–212, 224, 250–255; его же. Трудно быть Клейном: Автобиография в монологах и диалогах. СПб., 2010. С. 136–138, 614. См. об этом подробнее: Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов // Варяго-русский вопрос в историографии. С. 353–406.

Как видим, и великий М.В. Ломоносов ничего не придумал и свою теорию выхода варяго-россов из пределов Южной Балтики, которую до него отстаивали представители германского мира, т. е., поясню еще раз для Клейна, не-русские, так капитально обосновал, что норманнисты, не имея возможности ее опровергнуть, вот уже 200 лет, начиная с А.Л. Шлецера, злобно и неистово его – гордость и славу России – чернят. Причем особенное усердие в этом очернении, приобретшем уже патологически-маниакальный характер и нескрываемую ненависть, проявляют свои же, вскормленные в России «норманнописцы» и «ломоносововеды». Воистину, у нас, у русских, всегда все с каким-то невероятным размахом, который и не снился разным там европам, и в охаивании своей же истории и ее деятелей мы впереди планеты всей! Но так ведь не то что без своей истории, без Родины остаться можно.

К примеру, в 2009–2010 гг. тот же Клейн, поборник, как он себя еще представляет, «объективного анализа фактов», много говорил в свойственной для себя развязной и бесцеремонной манере, которую его экзальтированные фанаты принимают за высокий «штиль» и самое последнее слово в науке (в их понимании), о безосновательных «крикливых ультрапатриотических эскападах» «вспыльчивого и грубого», известного «пьяными загулами и буянством» Ломоносова, о низкой оценке его трудов, что он «искал в истории прежде всего основу для патриотических настроений…» и потому «написал совершенно фантастическую, но лестную для России историю…», что он, выступив против Миллера, выступил «против оскорбления патриотических чувств…», что «был предвзятым и потому никудышным историком, стремился подладить историю к политике и карьерным соображениям, и в их споре был, несмотря на частные ошибки, несомненно, кругом прав Миллер», и что «нам теперь издалека очень хорошо видно», что немецкие академики Байер, Миллер, Шлецер «блюли пользу науки, а Ломоносов мешал ей» [248] (по логике Клейна получается, что то же «оскорбление патриотических чувств» заставило немецких академиков И.Э. Фишера и Ф.Г. Штрубе де Пирмонта выступить в 1749–1750 гг. «против Миллера» и указать на полнейшую научную несостоятельность его речи «Происхождение народа и имени российского» и что также под влиянием тех же чувств другой немецкий академик, А.А. Куник, эту речь в 1875 г. назвал «препустой» [249] ).

248

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 8, 21–24, 89, 201, 217, 240, 250, 252, 254–255, 258; его же. Трудно быть Клейном. С. 136–138, 614.

249

Дополнения А.А. Куника // Дорн Б. Каспий. СПб., 1875. С. 641 (прим. 5).

Так, Ломоносов, один из основателей отечественной науки, в том числе исторической [250] , создатель русского научного языка, без которого немыслимо развитие науки вообще, «гений, превосходящий всех», как назвал его старший современник, академик Петербургской академии наук немец Г.В. Крафт [251] , по воле Клейна (кстати, закончившего открытый по детальному проекту Ломоносова Санкт-Петербургский университет и работающего там) превратился во врага науки, ибо, как увидел «объективно»-«издалека» этот «нор-маннописец»/«ломоносововед», «мешал ей» (и в каких только винах, вопиющая дикость которых показана мною в «Ломоносовофобии российских норманистов», не винят сейчас Ломоносова его «благодарные потомки», будто устраивая понятные только им «потешки» на эту тему. Так, в 2011 г., т. е. в юбилейный для нашего гения год, профессор Томского политехнического университета В.И. Турнаев, утверждая, что руководство Петербургской Академии наук в 1748 г. «попыталось расправиться» с лидером борьбы с «шумахерщиной» Г.Ф. Миллером, «воспользовавшись делом о переписке с Ж.-Н. Делилем – лидером движения 1745–1747 гг., изгнанным из страны и объявленным вне закона», заключил, не без вздоха сожаления, естественно, что Ломоносов тогда, «надо признать, сыграл далеко не лучшую свою роль, став… пособником реакции» [252] ).

250

См. об этом подробнее: Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006; его же. М.В. Ломоносов и русская историческая наука // Слово о Ломоносове. С. 137–207; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6 / Научные редакторы А.Н. Сахаров, В.В. Фомин. М., СПб., 2011. С. 437–566.

251

Грот Я.К. Очерк академической деятельности Ломоносова. СПб., 1865. С. 16.

252

Турнаев В.И. Г.-Ф.Миллер и корпоративное движение в Петербургской Академии наук: годы реакции // Вестник Томского государственного университета. История. 2011. № 4 (16). С. 62, 64. О «деле» Делиля, шпионившего в пользу Франции, см: Фомин В.В. Ломоносовофобия российских норманистов. С. 308–311.

Других русских дореволюционных антинорманнистов «объективно-мыслящий» и всю жизнь работающий, по его заверениям, «на благо русской науки, отстаивая ее силу, честь и достоинство», Клейн превратил, что отражает всю гамму предельных чувств, которую он к ним испытывает, во врагов человечества и поставил – во «благо русской науки, отстаивая ее силу, честь и достоинство»? – на одну доску с идеологами фашизма: «Некоторые реакционно-настроенные историки (Иловайский, Забелин), подходя к вопросу с позиций великодержавного шовинизма, выступали против «норманской теории», поскольку она противоречит идее о том, что русский народ по самой природе своей призван повелевать и господствовать над другими народами» [253] (а академик Б.А. Рыбаков, как все «советские антинорманисты» признававший норманство варягов, но принижавший их значение в русской истории, был, по Клейну, взявшемуся, кажется, доказывать давно уже известную истину, что сон разума рождает чудовищ, «не просто патриотом, а несомненно русским националистом… ультра-патриотом – он был склонен пылко преувеличивать истинные успехи и преимущества русского народа во всем, ставя его выше всех соседних» [254] ).

253

Клейн Л.С. Спор о варягах. С. 25.

254

Клейн Л.С. Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества. СПб., 2004. С. 70.

И Ломоносов, конечно, не придумывал за араба ад-Ди-машки (1256–1327) пояснение, уходящее своими корнями в древность, что варяги «суть славяне славян (т. е. знаменитейшие из славян)» [255] . Не придумывал он, разумеется, и иудейскую традицию Х в. в лице еврейского хронографа «Книга Иосиппон» и испанского иудея Ибрагима Ибн-Якуба, локализующую русь, о чем рассказывается в первой части, также на южных берегах Балтийского моря [256] .

255

Венелин Ю.И. Известия о варягах арабских писателей и злоупотребления в истолковании оных // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. 4. М., 1870. С. 10.

256

Вестберг Ф.Ф. Комментарий на записку Ибрагима ибн-Якуба о славянах. СПб., 1903. С. 146; его же. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. Новая серия. Ч. 13. № 2. СПб., 1908. С. 375; Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. III. Восточные источники. М., 2009. С. 79.

Перечисленные традиции – западноевропейская, арабская, иудейская – абсолютно совпадают с той, что содержится в Повести временных лет (ПВЛ), в которой рукою летописца конца Х в. отмечено, что варяги «седять» по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски…» [257] . Земля «Агнянски» – это юго-восточная часть Ютландского полуострова, где обитали до переселения в середине V в. в Британию англо-саксы (память о них сохранилась в названии провинции Angeln в земле Шлезвиг-Голштейн ФРГ). С англосаксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию, т. е. варяги, на которых указывают и Мюнстер с Герберштейном (варягами затем будут именовать на Руси все славянские и славяноязычные народы Южной Балтики, а позднее – многих представителей Западной Европы [258] ).

257

Летопись по Лаврентьевскому списку (ЛЛ). СПб., 1897. С. 3–4.

258

Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 336–376.

Остается подчеркнуть и такой еще принципиальной важности факт, как совпадение рассказа ПВЛ о призвании варягов и варяжской руси в 862 г. восточнославянскими и угро-финскими племенами с преданием, которое сохранилось в памяти потомков южнобалтийских славян и которое, о чем речь шла в первой части, было записано в 1830-х гг. французом К. Мармье: как на Русь пришли и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере сыновья короля южнобалтийских ободритов Годлава Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный [259] .

259

Marmier X. Lettres sur le Nord. T. I. Paris, 1840. P. 30–31.