Гомункулус Зуммингера. Рецепт Парацельса
Шрифт:
– А еще что надо, Канти?
– Время, долгое время и еще при каждом мгновении, наполненном сомнением, эти семена прорастают и вновь ждут, делают шаг и снова погружаются в небытие, до следующей вашей ошибки.
– Что это за ошибки, Канти?
– Любое грубое слово или мысль, каждое мгновение неуверенности в любви друг друга, медленно возводили преграду между вами. Так случается со многими, богатые они или бедные, красота – вот, что больше всего привлекает темную часть человеческой природы. Эта часть заводит темные часы смерти всех чувств.
– Канти, – женщина рассмеялась, – ты веришь в магию?
– Я верю в то, что вижу и чувствую, это у меня, наверное, с рождения.
– А как убрать это наваждение, Канти?
– Знаю, что для этого надо быть очень сильным колдуном,
– Где такого найти?
– Найдется, Эллина, нам надо только молиться и верить.
Женщины встали и медленно пошли по дорожке. Проходя мимо дремлющего Зуммингера, они остановились, и как раз в этот момент Зумм открыл глаза. Зумм увидел перед собой Канти, эту невероятную женщину. Дамы остановились буквально на несколько секунд, но даже этого было достаточно, чтобы Зумм и Канти, увидев друг друга, успели почувствовать дыхание судьбы. Такое часто случается с молодыми людьми, и в этом нет ничего особенного. Сложно сказать, что послужило толчком для возникновения искры в тонком механизме чувств двух людей. Что касается Зуммингера, то его восхищение было вполне понятным, ведь Канти была весьма необычной. Канти обладала атлетическим телосложением – высокая, стройная, при этом настолько гармонично сложенная, как ожившая мраморная античная скульптура. Она была в одежде охотницы, издалека ее можно было принять за молодого воина. Между тем тонкие черты лица, длинные каштановые волосы и серые глаза, дополняли картину воистину северной красавицы. Такие женщины рождаются раз в сто лет, – говорила о ней Эллина. Эллина обожала свою приемную дочь и делилась с ней самыми сокровенными тайнами. Мужчины же побаивались ее сильной красоты. Канти вместе с тем, была невероятно чуткой, но раскаленные угли ее нежной души могли в любой момент вспыхнуть ярким пламенем и ответить горячей любовью, да только не нашелся еще тот влюбленный смельчак, кто смог бы вызвать этот огонь на себя. Эллина всегда относилась к ней, как к своей родной дочери, а иногда сама становилась рядом с ней, чуть ли не младенцем. Природная мудрость и юный азарт восхищал ее.
Зумм встал и поклонился дамам.
– Вы путешественник? Здесь по приглашению моего мужа? – спросила Эллина.
– А может, Вы даже ученик Парацельса? – сделала предположение Канти и улыбнулась божественной улыбкой.
– Да, ученик Зуммингер, к вашим услугам, – пояснил Зумм.
– Я Эллина, супруга князя, а это моя дочь Канти, – Эллина поднялась на цыпочки и поцеловала ее в щеку, – певица и самая красивая девушка на свете. А где Ваш знаменитый Парацельс? – спросила Эллина, – беседует с князем? О чем интересно бы знать?
– Не знаю, госпожа, – ответил Зумм, – я его вообще потерял, уснул, а он куда-то ушел. Если Вы встретите его в замке, скажите, что я здесь его жду.
– Хорошо, Зумм, – ответила Канти, внимательно рассматривая ученика знаменитости.
– Так и скажем, Зуммингер, – ответила Эллина. – Пойдем в замок, Канти, споешь мне что-нибудь, а заодно посмотрим на знаменитость.
– До свидания, Зуммингер, – попрощалась Канти и еще раз внимательно окинула его своим взглядом, да так, что у Зумма забилось сердце, словно за ним гналось стадо быков. Эти глаза, фигура, длинные темные волосы. Она само совершенство, – думал он, смотря им вслед. Никогда не встречал такой красивой женщины. Зумму вообще нравились высокие женщины, но Канти была самой высокой, самой красивой, грациозной и загадочной. Зумм уселся на свое место, достал заветную коробочку, потряс ее и приложил к уху. Он слушал комментарии по этому поводу своего тайного советника и улыбался. В этой тайной коробочке был слышен чей-то голос, можно было разобрать только несколько последних слов: «совершенная женская красота». Зумм снова постепенно задремал.
– Вставай, просыпайся, Зумм, – Парацельс стоял рядом с Зуммом, – спишь? Это отлично! У тебя крепкие нервы, молодец!
– Учитель, это у князя такое успокаивающее вино, – ответил Зумм, пытаясь скрыть истину и не отдать свою замечательную черту на растерзание Парацельса.
– Хочешь меня обмануть? – улыбнулся Теофраст, – не хочешь, чтобы я обокрал тебя? Понятно, боишься потерять способность абстрагироваться
от этого жуткого мира?– Учитель, чем закончилась встреча? Вы продали меня и за сколько?
– Не продал, но нашел для тебя интересную работу. Какую именно, скажу после, и не здесь. У нас есть время подготовиться. Пойдем, карета уже ждет нас, – сказал Парацельс, помогая подняться Зумму. – Сегодня был очень напряженный вечер, но все прошло хорошо. Мы с князем обо всем договорились. Пойдем, а то я тоже устал.
– Я познакомился с двумя очаровательными женщинами, пока ждал Вас, учитель.
– И какая тебе приглянулась, Зумм? – учитель внимательно посмотрел на ученика, – высокая или маленькая? Ну, говори, не стесняйся, – подбадривал его Парацельс. – Раз молчишь, значит высокая, да?
– Да, учитель, – чуть слышно ответил Зумм.
– Я слышал, ее зовут Канти и она замечательно поет. Если тебя смущает ее рост, Зумм, то на самом деле, это не так важно. Главное не разница в росте, не это разлучает и отпугивает людей друг от друга. Любое несоответствие скорее притягивает, особенно, когда это касается вопросов пола. Все складывается замечательно, Зуммингер, само провидение помогает тебе, мой выдающийся ученик!
– Не совсем понимаю, Вас, учитель, что тут хорошего, но, зная Вашу способность предвидеть многие мелочи предстоящих экспериментов, попробую разделить Ваш оптимизм.
Парацельс рассмеялся, – расслабься, Зумм, сегодня вечером мы подробно обсудим наше дело.
Зумм промолчал, чувствуя, что учитель раньше вечера раскалываться не собирается. Придется ждать, – думал Зумм, и настроение его портилось несмотря, ни на что.
Вечером они сидели в темнеющей комнате, зажгли свечи свечи. Теофраст поставил на стол вино – подарок князя, и они начали обсуждать предстоящее дело.
– Учитель, последнее время вы стали увлекаться питием, – сказал Зумм, наливая в стакан вишневое вино, – ученику не положено обсуждать недостатки учителя, но факт есть факт!
– Зумм, не стоит обращать внимание, тебе сейчас надо думать о другом.
– О чем же?
– О том, о чем ты всегда думаешь, только несколько иначе. В нашем деле тебе отведена главная роль алхимика, будешь прививать любовь Эллины к князю. Твоя задача правильно направить их чувства, а для этого примени то средство, которым ты хорошо владеешь. Даже не стану пояснять, что тебе для этого понадобится, иначе, ничего не получится. Так всегда случается, если изначально придерживаться намеченного плана. А вино хоть и местное, но не плохое, – добавил Парацельс, в очередной раз, доливая себе и Зумму.
Дальше их разговор не касался нашей темы, поэтому мы их оставим, а заглянем в спальню Эллины.
Пелена
Так, князь явно где-то задерживается, в спальне была только Эллина. Давайте посмотрим, как она там? Насколько это будет прилично заходить в спальню без спроса? Тот, кто не желает этого делать в силу своих твердых принципов, могут остаться за дверью, их мы неволить не собираемся. Остальные пойдемте за мной смелее, ведь впереди нас ждут еще более откровенные моменты. Рассказчик, как ни прислушивался, так ничего не услышал, никаких упреков или осуждений, единственно, что ему удалось услышать, это нетерпеливые удары сердца на фоне затаенного дыхания. Ну, раз нет громких протестов, и никто не собирается простаивать за сценой, то тогда продолжим наши совсем нескромные наблюдения.
Перед сном Эллина зашла в детскую комнату, поцеловала сонных детей и вернулась к себе в спальню. Спальня была хорошо освещена свечами, было тепло. Эллина откинула одеяло. Она была совершенно без одежды. Спать без ничего так удобно! Ничто не стесняет дыхание, и тело вдыхает запах ночи всеми своими клеточками. В этом отношении Эллина была женщиной прогрессивной, делая все возможное, чтобы, не смотря на древние века нашего повествования, держать свое тело в идеальной чистоте. Сейчас она лежала на спине и чувствовала, как легкий ветерок поднимается по ногам, обволакивает полные бедра, потом теряется в легком пушке и затем вновь, окрыленный своей находкой, бежит по животу вверх и совершенно обессилевший, засыпает на розовых сосках.