Гончарный круг (сборник)

– Не будем загадывать наперед. К тому же, успокойся, не взяли Казбека, сбежал он.

Погорячившись, они смолкли. Исмаил присел в углу и прислонился к хранящей прохладу стене.

– Не выходит из головы Хаджитечико, – прервал он молчание. – Странная привычка была у парня – даже в сухую погоду ходил по-над плетнями, словно обувь боялся испачкать.

– Все не как у людей! – бросил Хаджемук.

– Я спросил его перед гибелью, зачем так ходишь. Из скромности, говорит, не хочу занимать дорогу, как некоторые.

– Чушь какая! Дороги для того и делают, чтобы по ним ходили.

– Нет, в его ответе был иной смысл, – произнес Исмаил. – Наша ошибка, Заур, в том, что мы с самого начала заняли всю дорогу – ни пройти, ни продохнуть людям. Так жить нельзя!

– Создается впечатление, что мы уже говорим на разных языках и никогда не поймем друг друга, – заключил Хаджемук.

– Может быть… – ответил Дауров.

А на улице по-прежнему тянулся в зное день лета и плыла в мареве, обезображиваясь, округа.

– Сейчас все бегут, – устало продолжил Заур. – Недавно вот сообщение получил из Златоуста. Бежал хорошо известный нам Бандурко. Будь осторожен, Исмаил, один из моих агентов видел его в Закубанье. Злопамятен этот бандит, на тебя выйдет рано или поздно счеты сводить.

– Я смогу защититься, – ответил тот.

Уволившись из ОГПУ, Исмаил записался в колхоз, несколько дней ездил на сенокос на дальние луга. С непривычки болели руки, зато спал он теперь крепким и здоровым сном. Но прошлое напоминало о себе. Простые колхозники относились к нему с некоторой опаской, начальство – с явным недоверием, и был он одинок.

Однажды ночью кто-то сбросил в его комнате со стола графин, который со звоном разбился вдребезги. Исмаил проснулся. В полумраке стоял человек. Это был Бандурко. Дауров присел в постели.

– Революционную бдительность потерял, дверь не запираешь, наган под подушкой не держишь, – вкрадчиво произнес незваный гость.

– Что тебе нужно? – Исмаил поднялся.

– Сиди! – приказал Бандурко. – Что нужно? Или сам не знаешь? Жизнь твоя!

– Кто же отдаст тебе запросто жизнь, – усмехнулся он. – Я, как и ты, совершил немало ошибок. Время нужно, чтобы исправить их.

– Не предоставится, – ответил Бандурко. – По твоей милости я пять лет баланду хлебал, чахотку заработал, руку правую на лесопилке потерял. Но ничего, справлюсь и левой.

Бандурко поднял револьвер.

– Вокруг дома засада, – соврал Исмаил. – Сам в руки Хаджемука пришел.

– Значит, вместе будем умирать, начальник.

Прошло несколько тягостных секунд. Бандурко не сводил с Даурова глаз.

– Что ж не идут твои чекисты? – спросил он.

– Будут, не сомневайся, будут, – ответил Исмаил, коснувшись увесистой пепельницы на тумбочке.

– Ты у меня, как агнец на заклании, – процедил Бандурко, – ничто не спасет!

– Тогда не стоит тянуть.

– Я не слишком добр, чтоб убить сразу. Помучайся, как я эти годы.

В таких ситуациях Дауров бывал не раз и хорошо знал, что все могут решить несколько секунд. Он сосредоточился, резко и точно запустил в лицо Бандурко тяжелую пепельницу. Тот успел выстрелить, ранил его в плечо, сполз по стенке и свесил голову. Исмаил отобрал револьвер, плеснул на него воду из чайника.

– Живой?

Бандурко невнятно пробормотал в ответ. Дождавшись, пока он придет в сознание, Дауров сказал:

– Каждый получает по заслугам. Ты грабил, а потому и гнил в лагере, бежал. В лучшем случае оставшуюся жизнь будешь скрываться, как затравленный волк. А теперь исчезни и не смей более переступать порог этого дома.

– Ненавижу! – выдавил Бандурко. – Не хочу пощады из твоих рук. Застрели!

– Это уже не по моей части. Убирайся! – приказал Исмаил, прикладывая к кровоточащему плечу лоскут.

– Не узнаю тебя, Дауров.

– Я вышел из игры.

– Вот-вот, – обрадовался с ехидцей Бандурко, – устроили в стране бардак, не так еще запутаетесь, не поодиночке, а скопом скоро в кусты броситесь. Загубили Россию. И ради чего? Ради несбыточной идеи всеобщего равенства.

– Тебе ли об этом судить?

– Каждый человек наделен от бога правом высказывать свое мнение, – ответил Бандуроко. – Насчет грабежей скажу одно: куда еще было пойти мне, бывшему белому офицеру и дворянину, которого вы отовсюду гнали, как не на большую дорогу да с кистенем? Жить была охота, ох, какая охота…

Он вышел. Потом его выследили в камышах за аулом, загнали в плавни, и он утонул. А через несколько недель вздувшееся тело Бандурко всплыло. Рыбаки похоронили утопленника.

Время шло, наступил год 1933. Улица, на которой жил Исмаил, голодала. Голодал и он. Однажды в холодный зимний день Исмаил зашел в сарай, долго смотрел на Пчегуаля, мирно жующего сено, погладил его:

– Старый конь, добрый конь.

Тот отозвался на ласку, ощупал влажными губами ладонь хозяина. Она была пуста. Конь фыркнул.

– Обиделся? – потрепал животное Дауров. – Тут, брат, ничего не поделаешь. Не ты, дети на нашей улице сахара несколько месяцев не пробовали.

Потом Исмаил созвал мужчин-соседей, которые стреножили и повалили коня, а он перерезал горло другу, живой памяти о прошлом… Мясо засушили. Из него готовили жидкую похлебку почти месяц. Весну протянули на подножном корме, а по лету заколосились колхозные хлеба. Это время для голодающих было особенно трудным: сохли под палящим солнцем и отходили травы, закончились скудные запасы кукурузной муки, а брать пшеницу с полей не разрешали.

Исмаил был для этой улицы братом, отцом, лучшим добытчиком. Главной своей человеческой заслугой он считал то, что люди, с которыми пришел в лихую годину, уходили с ним из нее, хоть и изможденные голодом, но живые.

Он всегда недоедал: болела голова, опухли руки, ноги, шея. По утрам не хотелось подниматься с постели, потому что движение стоило сил, которых оставалось меньше и меньше. Как-то к нему наведался Хаджемук.

– Э-э, друг, оказывается, ты совсем плох, – сказал он. – Так и помереть недолго. Неужто не мог обратиться ко мне?