Горб Аполлона: Три повести

— Феликс, я вас ждала.

А сама букетом прикрываюсь, будто хочу понюхать цветы, и сквозь головки цветков с холодными капельками росы искоса гляжу на него. Мне показалось, что он слегка смутился. Поставила вазу на стол, принесла рюмки и коньяк, и букет оказался между нами. Я отодвинула его на край столика, но время от времени взгляд приковывается к этим тёмно–пунцовым цветам. Они освещаются светом от лампы, искрятся и лепестки отбрасывают игольчатую тень. И никто не поверит, что цветы давали мне успокоение, какую-то уверенность. Посмотрю… и на душе спокойнее. Нет, не слёзы, а роса. Такая роса бывает по утрам на лугах, — думаю про себя.

Феликс тем временем рассматривал фотографии, стоящие у меня на письменном столике.

— Вы такая красавица! Вы были очень красивы в молодости, но и сейчас ваше лицо прекрасно, — слышу я его спокойный, приятный голос. Мне никто никогда не говорил, что я была красивая, не принято было! Так нас воспитывали, чтоб не зазнавались. Теперь-то я вижу, что и правда, — наши женщины не хуже ихних американских, только вот беда, не хватало нам ухода, хорошего гардероба и собственного возвеличивания. Только тут в Америке до меня дошло, как это важно. Я, однако, с самой молодости всегда лицо тёрла суконной тряпкой или мочалкой, и может быть, потому у меня морщин мало, моложе, говорят, выгляжу и, бывает, не верят, что у меня такие взрослые внуки.

Мы сели за стол и после того, как выпили по капельке коньяка, приступили к чаепитию. Я поставила свои любимые чашки из тончайшего китайского фарфора, переливчатых цветов, купленные Леной в антикварном магазине, вместе с чайником, на котором был выписан зелёный дракон.

— Какой вы любите пить чай? Заваренный в чайнике или разлитый по чашкам в готовых мешочках? — спросила я.

— Мне будет приятнее, если вы приготовите чай сами, — ответил Феликс. Я захотела моментально исполнить его просьбу, слишком круто повернулась, чтобы достать драконовый чайник, и задела локтем стоявшую возле меня чашку. Она разбилась. В растерянности стою над переливающимися осколками, и не то, чтобы мне её было очень жаль, а просто огорчаюсь от своей неуклюжести.

— Я такая неловкая… Замолчала.

— Не тяготитесь, Даша. Это к счастью, — сказал он и наклонился подбирать осколки моей оплошности.

Не могу забыть той минуты, когда он подобрал осколки бывшей чашки, бережно их сложил на столе и, стоя на одном колене, посмотрел на меня. Глаза у него были глубокие, вдумчивые, ясные. Взгляд тихий, ни лукавства, ни надменности. По глазам ведь человека видно, как кто смотрит. Он сел перед столом на маленькую скамеечку напротив меня и взял мою руку.

— Даша, у вас добрые голубые глаза. Вы сохранили чистоту своего сердца, и все такие люди кажутся всегда гораздо моложе своего возраста.

Я вздрогнула, лицо моё похолодело. Что ты будешь делать? Я потеряла все силы говорить, онемела. Я ничего перед собой не видела, не слышала и на какое-то время исчезла. Как из небытия я увидела ясно только лампу с красными и зелёными узорами. Всё пошло в голове крутиться… красное и зелёное, как в моём сне. Был вещим этот сон? Я перепутала внутри себя реальность и фантазию. Уж не помешалась ли я? Подступило отрадное чувство, не похожее на те, которые всю жизнь переживала. Я не имела опыта в отношениях и чувствах и просто совершенно замерла в этой отраде.

Он стал спокойно рассуждать о том, как ему хорошо со мной, как не хочется уходить.

— Вы любите петь?

Я умоляюще посмотрела на свою маленькую фисгармонию, думаю, сейчас придёт спасенье, спою что— нибудь, ничего не нужно будет говорить. Я подошла к своему маленькому инструменту и запела.

Пусть я с вами совсем не знаком, и далёко отсюда мой дом…

Слышу, что он тихонечко подпевает… «Так скажите хоть слово — сам не знаю о чём?»

Можно ли завтра зайти? — Может, отговориться? Стою, не отвечаю ни одного слова. Потерялась совершенно, подняла глаза на букет — ни росы, ни слёз — вся вода уже испарилась. И вдруг сама от себя не ожидая, произношу:

— Милости прошу! Феликс, я буду рада.

В тот вечер я долго не могла успокоиться… Вспоминала стихи и строчки Пушкина: «О, кто б немых её страданий в сей быстрый миг не прочитал?» Ахматовой: «Я на правую руку надела перчатку с левой руки». — Я и без перчаток растерялась. Всю ночь лежала с закрытыми глазами и не могла уснуть. Много картин проходило перед глазами. Слова Леночки шептала про себя: «Мама, все себя переоценивают, а ты наоборот, не понимаешь своей ценности. Ты умная и красивая. Ты должна лучше к себе относиться». Как? Что сделать для этого? Как удержать в себе это отрадное состояние?

Через день Феликс пришёл с двумя чашечками на ножках, поставил их рядом и сказал:

— Эти чашки так и будут всегда стоять рядом. А мы из них будем всегда пить чай. Так просто и убедительно, он это сказал, что я только улыбнулась.

Наступил настоящий перелом в моей жизни. В течение полугода моё существование полностью изменилось: я подружилась с Феликсом. Я всю мою жизнь ждала какого— то изменения, хотя мне казалось, что у меня и не было возвышенных мыслей. Я почувствовала на себе действие, уж не знаю, как и выразиться, прекрасного отношения, в чистом виде, и его безмерная доброта меня будто растопила. У нас возник братский союз. Произошло чудо: каждый день стал как праздник. Почти каждый может почувствовать, как из доверия и понимания вырастает новая, молодая душа. Всё настолько было неожиданным, насколько и непонятным, ни с чем не сравнимым состоянием.

Вместе с дочкой я купила себе два платья, одно в самом дорогом магазине «Блюминдейл» из натурального шёлка–сырца, зеленовато–коричневого тона, и другое в комиссионном бархатное фигаро синего цвета. Даже от Маши я получила поддержку и одобрение:

— Бабушка, ты теперь можешь в Голливуд ехать, какая ты у нас стала нарядная и красивая. Давай только переменим бусы, эти к этому наряду не подходят. Сюда лучше надеть ожерелье из кораллов. — Так сказала мне Маша, когда я первый раз в жизни вырядилась в заграничные шелка, и смотрела на себя в зеркало. Я расправляла складочки на юбке, погладила тёмновишнёвые бусины кораллов и слышу: «Бабушка — влюбилась!» — Бабка очумела — подумала я.

Юная бабушка! Кто целовал Ваши надменные губы?

Теперь бабушка и концерт рэпа готова посетить. И тебя, бабушка, можно в другой век перенести и ничего не изменилось бы!

Я и правда, другой становилась, и чем более я задумывалась над происходящим, тем более поражалась себе. И кто бы мог подумать, что из моего душевного дна подымутся новые чувства и всё так изменится. Я с Феликсом вдруг разговорилась, все слова разом стали выходить из меня. Иногда сама себя перебивала, задерживалась на разных мелочах, путалась, но зато от всей души говорила обо всём. Все забытые воспоминания всплывали, припоминались тысячи подробностей моей жизни.

Я рассказывала ему о нашей деревне Непложе на реке Проне, притоке Оки, где остался родительский дом, как замирала, вдыхая запах заливных лугов, когда после того, как учебный год проходил и наступали летние каникулы, мы всей семьёй отбывали туда на отдых. На станции нас встречал сосед Вася на двух лошадях, впряжённых в телегу. И с этого момента, как в непрерывном сне, начиналась спокойная, светлая, тихая деревенская жизнь. Сельская дорога идёт по полям, мимо церкви, огибает реку, а в воздухе такой запах свежего сена, что делаешься пьяной. Потом дорога уводит вглубь заливных лугов, переливающихся, как серебряный океан. Со всех сторон птицы заглушают друг друга, то одна выскочит из травы и так зальётся, то другая. В солнечных лучах мошкара клубится, и воздух дрожит, и вся земля, кажется, звенит и замирает в этом звоне.