Горение (полностью)

– Надобно поворачивать Царское Село к нагайке, - повторял Дубровин, - надо выжигать инородцев каленым железом, они все заговор против русского духа плетут, они Варфоломееву ночь готовят. Надобно, чтобы государь д о з в о л и л - мы сделаем. Не дозволит - партизанить станем, не перевелись еще на Руси Пожарские.

Трепов, слушая Дубровина, раздраженно перекладывал на столе бумажки согласный во всем с позицией маньяка, он, тем не менее, обязан был отстаивать официальную позицию Царского Села. Поэтому санкт-петербургский диктатор Дубровину и Храмову отвечал уклончиво:

– Чего вы хотите? Все говорят, бранятся, прожектерствуют, а предложений реальных никто не вносит. Есть у вас план? Не партизанский, а точный, реальный, до мелочей рассчитанный?

– Словно бы испугавшись, что Дубровин на его вопрос ответит утвердительно, Трепов быстро продолжил: - Нет ни у кого планов, базирующихся на истинной государевой воле: народу - закон, ласка, убеждение; врагу - беспощадность. Думайте, господа, думайте и болтайте поменьше...

Сейчас, в кругу единомышленников, Храмов дал волю.

– Вот что, - сказал он грозно, словно бы продолжая крутую беседу с кем-то другим, - хватит нам тут всем баклуши бить да манифестации с хоругвиями выхаживать: время действия приспело. Власть хочет, видишь ли ты, и рыбку съесть и сытым сесть, то одним поклонится, то другим. Коли мы себя не спасем никто не спасет. Словом, собирайте дружинников, на Тамке собирайте, место там тихое, хорошее; списки заранее составьте: где кто из социалистов и кадетов живет, куда захаживает - дворники в этом помогут, и в полиции у нас симпатиков довольно. Один налет - часа в два-три надо уложиться - всем головы посворачиваем. Полиция прибудет, когда все будет кончено, и наши люди успевают скрыться. Дознание пустим по такому руслу, что ссохнется оно, захиреет. Во время налета - никаких церемоний или там разговоров - пулю в лоб, и точка. Дзержинский, Ганецкий, Сонька-модистка, - этих в первую очередь, с их и начинать. Людям нашим объясните: полячишки, жидовня, предавшиеся им русские социалисты - твари, нехристи, японские агенты, коли их сейчас пощадим, они нам потом головы посымают. Объясните: изничтожая их - спасаем православный дух наш. Возражать кто станет? Может, предложения будут иные? А? Может, кто думает по-другому? Можно ведь и по новому, октябрьскому закону жить - тихо можно жить, затаенно...

Храмов оглядел собравшихся, глаза его потеплели: дружинники - по глазам ясно - по-новому жить не хотели, как привычно хотели.

– Водки не жалеть. У нас на Руси не только "веселие есть пити", но и ратная схватка тоже подогрета должна быть, хорошим хлебным вином подогрета...

День был трудный - в Комитете пекарей один из новых товарищей, размахивая над головой газетой, в которой упоминались имена Сенкевича, Пруса и Жеромского, принявших участие в собрании "Лиги Народовой" и национал-демократов, требовал разгромить "штаб мерзавцев", а всех интеллигентов подвергнуть публичному шельмованию в прокламациях, как изменников и врагов.

Дзержинскому новый товарищ не понравился - говорил как по заученному, красовался своим гневом, был к тому же несколько истеричен.

Дзержинский выступил против.

– Интеллигент кроет интеллигента!
– крикнул пекарь.
– Товарищи, они ж друг дружку всегда покроют!

На парня зашикали, но не все - было много неизвестных, видно только-только вступивших в кружок; Дзержинского не знали.

"Парень странный, - думал Дзержинский после выступления.
– Что-то в нем есть чужое. Но он говорит о больном, ему могут поверить. Это тревожно".

Кружок он повел за собой, но осадок чего-то нечистого в душе остался.

– Зачем это тебе?
– спросил Генрих - шахтер, что некогда выступал против Дзержинского в Домброве.
– Я не понимаю, Юзеф.

– He мне. Тебе. Детям. Внукам.

Генрих пожал плечами:

– Веселовский связан с национал-демократами!

– Неверно. Это они стараются привязать его к себе.

– Что он, слепой? Почему позволяет себя трогать?

Они шли по ночной Варшаве; свет газовых фонарей делал их лица неживыми; стены домов казались задниками декораций - сказочный андерсеновский город. Дзержинский подумал вдруг: "А ведь мы живем в сказочное время. Поэтому мне так дорога эта тишина, безлюдье, эти потеки на стенах, эти черепичные крыши, перезвон колоколов в костелах. Сказочное время - революция".

– Пусть бы они ко мне пришли, - продолжал Генрих.
– Я бы показал им, откуда ноги растут.

– Года три назад я бы согласился с тобою, а сейчас не могу.

– Почему?

– Три года назад мы были слабы. Теперь сильны. Теперь поэтому надо думать о будущем.

– Тащить в будущее рухлядь?

– По-твоему, писатель Веселовский - рухлядь?

– Так он же не с нами! Вокруг него черт знает кто!

– Видишь ли, Генрих, писатель, если он истинный, по-детски наивен, увлекается, он человек мига, он доверчив особой доверчивостью, - словно бы продолжая с кем-то спор, заключил Дзержинский.
– Таким людям нужны особые мерки. Их дар угадывать не познанное, они идут не от анализа, но от чувства, но они подчас ощущают истину точнее, чем все остальные.

– Точнее нас?

– Иногда. Мицкевич ведь не был членом партии, - улыбнулся Дзержинский.

– А что, его стихи спасли народ от горя? Давали еду голодающим? Учили грамоте? Он писал для тех, кто был сыт, Юзеф. Я-то вырос без Мицкевича, я его прочитал только после того, как в кружок начал ходить.

– Значит, на свалку?

– Тех, кто пишет про нас, - можно сохранить.

– Кого, например?

– Я их фамилии плохо запоминаю... В "Курьере" один писал про жизнь бедняков... Образно... С продолжением.

Дзержинский зябко передернул плечами; сдержался - хотел ответить резко.

"Нельзя. Он еще ребенок. Он только начал путь знания. Нельзя его обрывать. Следует объяснять спокойно, не обижая своим превосходством".

– А как быть с Шекспиром?
– спросил Дзержинский.

– С кем?

– Ты не читал Шекспира?

– Кто это?

– Я тебе расскажу одну историю... Жил-был король. У него были три дочери...

– В Польше?

Дзержинский не понял, удивленно посмотрел на Генриха.

– Я говорю, польский был король-то?

– Нет, нет... Английский... Король Лир.

– После разгрома станков правил?

– Ты погоди, - улыбнулся Дзержинский.
– Тот король не был эксплуататором.

– Сказка, что ль?

– Да.

– Так бы и сказал.

– Итак, у короля было три дочери. Две расточали елей, постоянно восхваляли отца на людях, а на самом деле задумали против него зло...

– Национал-демократки, курвы!

Дзержинский остановился, опустился на корточки, ухватился рукой за стену дома - смеялся до слез.

– Ладно, Генрих... Все тебе можно - только с писателями говорить нельзя. Мы пришли, спасибо тебе. Отправляйся домой.

– Я тебя не оставлю, я здесь подожду.

– За нами никто не топал, Генрих. Мы чистые. Разговор у меня будет долгий, иди домой. Генрих заглянул в подъезд.

– Толкуй себе спокойно, я у радиаторов посплю - теплынь, как в раю.

Дзержинского ждал Болеслав Веселовский - известный литератор. Генрих, подумал Дзержинский, будет наверняка сверлить писателя грозным взглядом, пугать своими заключениями, а разговор должен быть важным, очень важным.