Горение (полностью)

Следующая встреча была в тюрьме уже, когда Глазов поручил устроить для Дзержинского побег. "Не понимаете, что ль?
– усмешливо подталкивал он тогда Турчанинова.
– В беглецов стреляют, убивает беглецов тюремная стража, ничего уж не поделаешь тут. С Дзержинским вам хлопот полон рот, Андрей Егорович, я за ним десять лет наблюдаю, с Вильны еще. Горбатого могила исправит, а вреда от него тьма, трудно даже учесть, сколько от таких вреда".

И Турчанинов устроил побег, но Дзержинский не побежал, а тот, кто побежал, Анджей Штопаньский, мальчишечка, прострелен был стражниками, залился кровью. А уж после всеобщей забастовки и манифеста, когда все зашаталось, Турчанинов отправился к Дзержинскому. Он шел за спасением, чувствовал - гибнет, все человеческое покидало его, сам себя переставал ощущать; а ведь и воевал, и курс лекций в университете слушал, и друзей, далеких от охранки, имел, но с каждым днем, проведенным на Нововейской, в своем кабинете, понимал все отчетливее: дальше так жить нельзя, преступно по отношению к той субстанции, которая когда-то значилась Андреем Егоровичем Турчаниновым...

"Я очень плохо соображаю сейчас, - подумал Турчанинов.
– Я так напуган, что готов открыться филерам, только б увидать в их глазах сочувственное, прощающее сострадание".

Он зашел в торговые ряды, зашел механически, потом лишь понял: здесь только и можно уйти из-под наблюдения. Завертелся волчком, ринулся в толпу, перебежал по темной лестнице во второй ряд, заскочил в трактир, прилип к окну, увидел метавшихся филеров, степенно зашел к хозяину, неторопливо попросил открыть черный ход, очутился на черном дворе, оттуда вышел на улицу, слежки не было, но было ухающее ощущение ужаса, полный разрыв с прошлым: теперь, после того как он обманул филеров таким наглым способом, охране станет ясно, что он з а м а з а н.

Уже отперев дверь квартиры, где проходили встречи с Дзержинским, собираясь войти в темную жуть коридора, представил себе, как открывается дверь и выходит Попов с Сушковым. Негнущимися пальцами достал револьвер, взвел курок, дверь захлопнул и вошел в комнату. Никого не было. До встречи с Дзержинским оставалось еще три часа.

– Слушайте меня внимательно, Феликс Эдмундович... Обнаружив филеров, я решил идти к Попову и назвать этот адрес. Понимаете? Не перебивайте меня! Я должен сказать все. Я был готов предать вас. Я придумал для себя оправдание. Я хотел сказать, что начал провокацию против вас на свой страх и риск. Понимаете. А убегал от филеров, как автомат, даже страшно вспомнить - машина, не человек. У вас водки нет? Да, да, понимаю, конечно, нет...

– Почему?
– Дзержинский не отрывал глаз от лица Турчанинова.
– Мне здесь с разными людьми приходится говорить. Вон, Н°6уфете, доставайте. И крекер держу. Хотите крекера?

– Крекер не надобен. Поэкономьте для другого гостя, бюджет ваш не густ.

– Чего злитесь?
– беззлобно спросил Дзержинский, наблюдая за тем, как Турчанинов принес штоф на стол, налил рюмку до краев выпил.
– Это вы на себя злитесь, а не на меня. Зачем же против меня гнев свой обращаете? Не надо. И я не виню вас. Более того, я вас понимаю, Андрей Егорович. Нынешний строй так калечит людей, что наступает момент, когда личность исчезает, остается животное. Вы были на грани.

– Помните, вы уговаривали меня остаться, когда я первый раз пришел к вам, Феликс Эдмундович, пришел за помощью, просил переправить за границу, просил спасти меня? Помните?

– Помню. Хотите сказать, что я это подвел вас к грани, уговорив остаться в охранке и помогать нам? Вы это хотите сказать?

– Именно.

– Вы не правы, Андрей Егорович. Каждый человек выбирает себе в жизни дорогу. Не я привел вас в охранку. Не я, а вы пришли за помощью после того, как под пулю меня хотели отправить. И я не мог рисковать жизнью товарищей, соглашаясь помогать вам, без проверки. Вы помогли нам. Мы вам поверили. А сейчас, когда вы нашли в себе мужество сказать про себя все, - я готов переправить вас за границу.

– Вы убеждены, что я не попаду в руки Попова?

– Убежден. Почему спросили?

– Потому что я не выдержу. Я откроюсь. Я сломан, Феликс Эдмундович. Я наивно полагал, что можно сохранить себя в любом обществе. Это - заблуждение. Нельзя. Общество принуждает человека жить по своим законам.

– Экий вы у нас сделались материалист, - заметил Дзержинский.
– Документ с собою?

– Да.

– Давайте мне. Он нам пригодится. Только больше не пейте, ладно?

– Последнюю.

– Не пьянка страшна - похмелье.

– Откуда сие вам известно?

– Из литературы. Идите в ванную комнату, там есть лезвие, брейтесь. Да, да, бороду и усы, понимаю, как мерзостно ходить с актерской физиономией, но ничего не поделаешь. Паспорт, который мы вам дадим, предполагает бритую физиономию.

Пока Турчанинов брился в ванной, Дзержинский достал стопку бумаги, перо и чернила. Ротмистр вернулся преображенный, лицо его сделалось широкоскулым, татарского типа, глаза теперь казались маленькими, а рот слишком жестким.

– Хоть на сцену, - улыбнулся Дзержинский, но глаза его не улыбались. Андрей Егорович, за границей вы будете жить тайно - во всяком случае, пока что, до нашей победы. Вам известно, видимо, что Рачковский с Ратаевым умеют находить нужных им людей и за границей? Мы окажем вам поддержку на первых порах. Не взыщите, это будет скромная поддержка. Далее. Вы сейчас напишете два письма. Одно, первое, министру внутренних дел Дурново. И начнете его с фразы: "Господин министр, о том, что происходит в Варшавской охране, мне известно в с е". Последнее слово подчеркните дважды. И действительно напишите обо всем том, что вам известно. Затем вы напишете личное письмо Попову, в котором предупредите его. что обращение к министру Дурново будет вами отправлено адресату в том случае, если ваши друзья сочтут необходимым послать. После этого, как думаете, агента "Прыщика", который к нам близок, отдаст нам?

– Мать родную отдаст, - ответил Турчанинов убежденно.
– И детей в придачу.

Когда Турчанинова отправили по связи к границе, Дзержинский вызвал на явку Варшавского.

– Я прошу тебя, Адольф, устроить мне встречу с редактором "Дневника". Как договоришься, немедленно уезжай. Встретимся в Стокгольме на съезде. Я буду добираться туда через Россию - рисковать на западных границах нет смысла. На востоке меня не ждут. 28

– Добрый день, господин Штыков. Мне передали, что вы согласны побеседовать со мною...

– Господин Доманский?

– Очень приятно, присаживайтесь, пожалуйста. Чайку не изволите ли?

– С удовольствием.

Редактор "Дневника" позвонил в колокольчик, чудо какой звонкий, нравится господину Штыкову Родиону Георгиевичу звонить в колокольчик, поднимать его над головой, слабо помахивать кистью, быть во всех своих движениях, в интонации голоса небрежно доброжелательным, чуть уставшим, а потому весьма значительным.

Вошедшей секретарше распевно сказал:

– Пани Галина, вы не угостите нас крепким чаем?

– О, конечно, пан редактор, - чарующе улыбнулась секретарша и стрельнула глазом в Дзержинского. Тот сразу определил: о нем здесь говорили. Что ж, риск, конечно, но именно так задумана эта операция. Он сам просил Варшавского намекнуть главному редактору, что придет человек из подполья, близкий к руководству партии - с обыкновенным посетителем в редакции этой либеральной газеты говорить не станут, тут важно во всем искать сенсационность, журналист у р о в е н ь чтит во всем и во всех. Человек из подполья - сенсационно, в духе времени, сейчас выгодно знакомство с революционерами, это дает дивиденды, газета расходится невиданными тиражами, военное положение задавило анархию, теперь культурные слои хотят читать про бунтовщиков, да и потом, власть припугнуть не грех - или помогайте нам, просвещенным, кого биржевой комитет издает, или обратимся за поддержкою к разрушителям.