Горение (полностью)
Шрифт:
– Рад личному знакомству, Павел Николаевич, от всей души рад, и милости прошу к столу, - заворковал Трепов. (За речью следил особенно тщательно профессор знает язык по-настоящему, с ним никак нельзя опускаться до уровня, столь угодного Царскому Селу.) - Пёрхепс вилл спик инглиш [может, будем говорить на английском? (англ.)]?
– спросил Трепов, глянув на половых, что замерли у черной, мореного дерева, инкрустированной двери.
– Ор ю префер френч [или вы предпочитаете французский? (англ.)]?
– Я люблю и английский и французский, - ответил
– Прекрасный ответ! Любому нашему квасному патриоту - образец некичливого русского достоинства...
Половых Трепов отпустил, сам налил Милюкову рюмку мадеры.
– Специально привез из Царского, - пояснил он.
– Любимое вино государя, попробуйте.
Милюков пригубил, осторожно поставил рюмку на скатерть, выкрахмаленную до металлической твердости, заметил:
– Отдаю дань прекрасному вкусу монарха.
– Святой, мудрый и красивый человек, - вздохнул Трепов.
– Сколько же пишут всякого рода гнусности о нем?! Как можно?!
– Видимо, вы не могли не заметить, Дмитрий Федорович, что наша партия всегда и везде подчеркивала свою преданность идее конституционной монархии под скипетром просвещенного государя императора...
– Поэтому-то и просил вас, Павел Николаевич, согласиться на дружескую встречу... Я исповедую открытость в беседе с кем бы то ни было - с другом ли, с противником, - а поэтому позволю сразу поставить главный вопрос: как бы вы отнеслись к идее "министерства доверия"?
– Которое придет на смену "ответственному министерству"?
– А вы действительно считаете нынешнее - "ответственным"?
– Вы нет?
– Мы не туда пошли, Павел Николаевич, не туда. Извольте салату, я истосковался по зелени, государь ограничивает себя в еде, спартанская обстановка, поразительная скромность, воистину аристократическая... Оливковое масло изволите или наше, подсолнечное?
– Оливковое, благодарю вас... А куда надобно идти, Дмитрий Федорович?
– Ко взаимному доверию. Следовательно, к честному обмену мнениями. Я приглашаю вас сформировать министерство доверия, Павел Николаевич.
Такого Милюков не ждал, вилка в руке дрогнула.
– Как вас понять?
– Так, как я сказал... Ваша аграрная программа, по которой часть земель будет отчуждена крестьянам - с выкупом, понятное дело, помещикам, - меня не пугает. Это, как я понимаю, главный пункт расхождений между вами и Горемыкиным, не так ли?
– Горемыкин - пустое место, Дмитрий Федорович, разве вы его в расчет берете?
– А кого вы берете в расчет?
– Того же, кого и вы.
Трепов решил настоять на своем, добиться ответа прямого, поэтому настойчиво спросил:
– А кого, с вашей точки зрения, мы берем в расчет?
– Столыпина, - ответил наконец Милюков.
– Разве вы не его имели в виду?
Добившись ответа, Трепов продолжил, словно бы Милюков п р о б р о с и л мелочь:
– Согласны ли вы, Павел Николаевич, чтобы облегчение крестьянской участи, то
есть передача части земель мужику, было провозглашено государем, или полагаете, что только Дума вправе принять такой закон?– Я полагаю, что милость, данная крестьянству из рук государя, поможет успокоению страны, Дмитрий Федорович.
Трепов откинулся на спинку кресла: Милюков в кармане. Хорош либерал! Ишь, глазами сияет, недоносок, видит себя в Зимнем, не иначе! Дай только время, я тебе покажу кадетскую свободу! На Акатуе у меня сгниешь!
Трепов налил мадеры до краев.
– За вас, Павел Николаевич, за то, что вы принесли с собою русскому обществу! Ваш ответ высокопатриотичен и продиктован заботой о будущем нашей отчизны. Благодарю вас!
Чокнулись, помочили губы.
– А теперь мой вопрос, Дмитрий Федорович.
– К вашим услугам.
– Угодно ли будет государю даровать всеобщее избирательное право?
– Бесспорно.
– За вас, - поднял бокал Милюков.
– За то, что вы приносите с собой русскому обществу! Чокнулись. Губ не мочили.
– Народ ждет конституции, Дмитрий Федорович. Можно надеяться на то, что государь подпишет основной закон, представленный на его благоусмотрение Думою?
– Сначала нужно составить такой закон, Павел Николаевич. Составить в новых условиях, в обстановке всеобщего доверия.
– Значит, самая идея конституции не отвергается?
– Приветствуется. Государь готов даровать конституцию подданным.
– Амнистия?
– Нет. Государь никогда не простит цареубийц. Это позволит революционерам творить свое мерзкое дело безнаказанно!
– Дмитрий Федорович, вы не правы! Амнистия, дарованная государем, лишь укрепит престиж монархии! Народ возблагодарит за это царя. У кого поднимется рука на освободителя?!
– Александра Второго, освободителя, убили, Павел Николаевич.
– Но то было иное время! Сейчас народ измучен революцией! Культурные слои хотят спокойствия и тишины! Поймите, именно престиж самодержавия поможет нам, нашей партии вести работу по изоляции крайних групп, мы откроем пропагандистскую кампанию в Думе, я обещаю вам это, я держу в руках третью часть всех депутатов, то есть относительное большинство. Уговорите государя, Дмитрий Федорович!
– Я не могу этого сделать, хотя ваши доводы искренни и лично я могу вас понять. Я тем не менее реально мыслю, Павел Николаевич, я не хочу сулить невозможного...
– Отмена военного положения?
– Сложный вопрос. Совладаете с эсерами? С социал-демократами? От этого будет зависеть все.
– С социал-демократами я смогу договориться. Плеханов занял вполне благоразумную позицию, он пользуется в партии авторитетом, он повернет своих единомышленников на верный путь. Я уже писал об этом, я с похвалой отозвался о его нынешней позиции.
Трепов ничего не сказал, загадочно улыбнулся, достал из кармана записную книжечку, пометил что-то, вырвал листок и протянул Милюкову: