Горение (полностью)

– Как вы относитесь к подполковнику Долгову?
– спросил Виссарионов после краткого, но в и д и м о г о раздумья.

– Долгов? Не помню.

– Да ну?! Вячеслав Михайлович, из томского жандармского управления... Он уж как три месяца к нам переведен, вы с ним встречались...

– Высокий брюнет?

– Именно! А говорите - "не помню"... Очень милый человек, любитель живописи, сам пишет акварелями и гуашью, особенно хорошо получается среднерусская вечерняя природа ранней осенью...

– Вы вот сказали о среднерусской природе, а я сразу подумал, что на заячьей охоте не был уж десять лет... Помню, последний раз ездил в лес: начало ноября, трава высокая, а ночью мороз ударил - словно сквозь белую сказку шел... Воздух пьяный, небо бездонное, красота непередаваемая...

– Я слыхал, собираетесь на отдых?

– Да, знаете ли... Совершенно издерган, боли в затылке мучают, печень начала пошаливать, разваливаюсь на ходу.

– Полно вам, мужчина в самом соку! Расцвет, можно сказать, да и каков взлет! Генерал для особых поручений при самом премьере, завидная карьера...

Гадость готовит, понял Герасимов. С ним надо ухо востро, неискренний человек. Вроде бы зла я ему не делал, дороги не пересекались; не иначе как был на давешнем совещании у Курлова, когда тот давал разнос всем тем, кто по-настоящему-то и подавил революцию, - смещенный всегда виноват; на того, кто выпустил бразды реальной власти, все шишки сыплются, на кого ж еще?!

– Если у вас возникнет надобность попасть к Петру Аркадьевичу, - любезно улыбаясь, сказал Герасимов, - чтобы решить какой личный вопрос, - всегда прошу ко мне, Сергей Евлампиевич. Буду рад оказать посильную помощь...

– Как себя чувствует Петр Аркадиевич?
– поинтересовался Виссарионов, и Герасимов тут же отметил, что отчество премьера вице-директор полиции произнес сейчас точно так, как произносят в Царском Селе, - "Аркадиевич", на мягко-прусский манер, в отличие от столь угодного Столыпину твердого, раскатистого, русского "Аркадьевич"; до позавчерашнего дня Виссарионов называл Столыпина, как и все в департаменте, кто ж станет поперек норова шефа; эк за один день перекрутился, соколик, далеко пойдет...

– Столыпин в прекрасном состоянии, - ответил Герасимов, выказав свое новое качество тем, что слово "Столыпин" произнес без имени-отчества или же, на худой конец, титула; такое могут себе позволить лишь особо приближенные люди, пользующиеся полным доверием главы кабинета.
– Устал, конечно... А кто в наше время не устал? Вон и на вас лица нет... Государь соизволил порекомендовать Петру Аркадьевичу, - Герасимов чуть нажал на том, как произнес отчество, не отводя при этом взгляда от лица Виссарионова, - хорошенько отдохнуть... Предложил Крым, Ливадию, но Столыпин предпочел отправиться к себе, в Сувалки, в Ливонию... Как-никак отчий дом, каждая тропинка в лесу знакома...

– Да уж, - чуть улыбнулся Виссарионов, - а нам перекрывай эти тропинки от бомбистов, гони туда тридцать филеров-лоботрясов! И так в Думе нет-нет да уколют бюджетом, сукины сыны, доценты!

– Не только доценты, - отозвался Герасимов, поняв, что Виссарионову известно, куда поедет Столыпин, хотя премьер никому, кроме него, об этом не говорил: неужели Курлов приказал поставить под постоянный контроль главу правительства?! А что? Этот может.

И тут, впервые за последние годы, Герасимов ощутил страх.

А что, если упасть в ноги к Распутину, подумал он. Выяснить, где он д о х н е т в Петербурге, прийти ночью, - Доброскок проследит, когда конокрад будет один, - и поговорить в открытую: я тебе, сучья рожа, отдаю документы про то, как ты баб с девками поганил, а ты в услугу за меня хлопочешь при дворе. А что он мне может выхлопотать? Мое место занял Курлов, его не погонят, да и потом, даже если и поймут, что дубину назначили, все равно будут пару лет держать: неловко в своей дурости признаваться. Пока место подберут дубине - обижать нельзя, упаси бог, был вхож; пока уговорят уйти добром - годы пройдут. А куда проситься - пока суд да дело? В послы? Не было такого, чтоб полицейский чин переходил в министерство иностранных дел. Нет, нельзя мне к Распутину идти, между двух стульев окажусь, треснусь задом об паркет, копчик переломлю, не подняться...

– Да, если б только доценты, - согласился Виссарионов после долгой паузы, - а то ведь и справа и слева бьют... Не изволите ли поговорить с Долговым? Я его мигом вызову.

– Спасибо, вы очень любезны, Сергей Евлампиевич... Втроем и поговорим... Я ведь с Петровым - по моему новому служебному положению - не имею права поддерживать отношений, так что, быть может, вы его на себя и возьмете? Вполне перспективен. Не Азеф, конечно, второго такого не будет, но освещать парижский улей он вам станет отменно...

...Долгов оказался высоким, черноволосым человеком с непропорционально длинными руками, быстрыми, бегающими карими глазами и резким командным голосом (когда-то служил в пехоте, г о н я л роту, видимо, с тех пор наработал эту привычку, - пока-то до мужичья докричишься).

– Слушаю, Сергей Евлампиевич, - сказал он, замерев на пороге; на Герасимова даже не глянул.
– Приглашали?

Испытывая понятное неудобство, Виссарионов поглядел на Герасимова, спросив:

– Помните его, Александр Васильевич?

– Ну как же, - ответил Герасимов, ощутив холодную ярость.
– Прекрасно помню Вячеслава Михайловича!

И, поднявшись, пошел навстречу Долгову с протянутой рукой.

Испытывая чувство мстительной радости, он увидел, как растерялся Долгов, метнувшись взглядом к Виссарионову, спиною ощутил, как тот разрешающе кивнул, и только после этого робко шагнул навстречу генералу для особых поручений, словно бы отталкиваясь от него своей длиннющей тонкой кистью.

– Мы вот о чем сговорились с Сергеем Евлампиевичем, - начал было Герасимов, но оборвал себя, обернувшись к Виссарионову: - Я думаю, вам сподручнее объяснить Вячеславу Михайловичу суть дела, а я с готовностью отвечу на вопросы, которые могут возникнуть у господина "Дибича".

– Нет, нет, Александр Васильевич! Как можно?! Я с радостью послушаю ваш инструктаж, - рассыпался Виссарионов.
– Поучиться мастерству никогда не поздно, вы в империи признанный акробат политического сыска.

– Акробат?
– переспросил Герасимов.
– Это как следует понимать? Циркач, что ли? Вроде Дурова, который со свиньями выступает?

– Ах, ну, полноте, - несколько смешался Виссарионов.
– Я поклонник циркового искусства, "акробат" для меня высший комплимент... Однако, если вас это чем задело, приношу извинения...