Горение. Книга 3

Переписку между Лондоном и Петербургом о предстоящем визите английского короля Эдуарда Седьмого в Россию Герасимов теперь читал в тот же час, как только она выходила из канцелярии министра иностранных дел Извольского. Он ясно понимал, как важен этот визит, – Столыпин не обманул, действительно намечалось сближение с Британией. Из беседы с Петром Аркадьевичем – однажды засиделись до трех утра – сделал вывод, что поворот этот не случаен; инициатором его были люди, опасавшиеся германофильства государыни, ее растущего влияния на августейшего супруга; в критической ситуации дело может кончиться ее регентством, что значило бы окончательное растворение России в германском духе.

Оценив произошедший поворот, присмотревшись – не поломает ли государь новый курс Столыпина, – полковник сделал надлежащие выводы и переориентировал своего маклера: тот теперь играл на бирже с ощутимым успехом, потому что ставил лишь на компании и банки, связанные с английскими интересами.

Читая телеграммы, Герасимов потешался над просьбой Эдуарда Седьмого организовать его визит в Петербург так, «чтобы я мог побольше увидеть»; знал, что по этому вопросу непременно вызовет Столыпин; вот он, реальный шанс, – окончательно доказать всем и вся, что его, Герасимова, слово в деле политической полиции империй непререкаемо.

Петр Аркадьевич действительно его вызвал, ознакомил с шифротелеграммой английского МИДа, копию которой Герасимов прочитал еще вчера; полковник, однако, сделал вид, что изучает документ с видимым интересом; аккуратно спрятав очки в тонкой золотой оправе в серебряный футлярчик, ответил:

– Этого делать никак невозможно, Петр Аркадьевич.

– Опасаетесь бомбистов? Но они же у вас в кулаке, Азеф бдит…

– Вместе с Азефом бдят директор полиции Трусевич, начальник царской охраны Спиридович и министр юстиции Щегловитов, – усмехнулся Герасимов. – Если бы только Азеф и я, тогда б хоть на Путиловском заводе можно было принимать монархов…

Посмеялся и Столыпин; потом – никак не форсируя давешний разговор по поводу задумки, которая понудит государя не обращать внимания на критику сановников по поводу его, премьера, активности против общины,

– спросил:

– Готовы отстаивать вашу точку зрения перед государем?

– Готов, Петр Аркадьевич. Если вы считаете это целесообразным, готов.

… Визит к монарху был организован так, чтобы об этом не знал никто, кроме премьера и генерала Дедюлина; из-за интриг, немедленно начавшихся в столице после первой аудиенции, данной Николаем полковнику, генеральские погоны до сих пор зависли, зачем подставлять Герасимова лишний раз, и так у него предостаточно врагов: ненавидят тех, кто умеет работать, бездельников осыпают крестами, не страшны, люди без собственного мнения, скоморохи, веселят самодержца, говорят с ним по-простому, так, чтобы все было понятно, не надо вникать, шуты со звездами, осыпанными бриллиантами, – явление вполне обычное при абсолютизме.

В Царское Герасимов приехал под вечер; государь принял его в кабинете, был несколько раздражен чем-то, той задушевной беседы, которой так сладостно гордился Герасимов, не получилось.

– Его величество король британский, наш кузен Эдуард, привык у себя в Лондоне повсюду свободно ходить, – досадливо морща мягкое, без выражения, лицо, говорил Николай. – Потому и здесь, в империи, он захочет вести себя так же. Он решит посетить театры, балет, отправится гулять по улицам, наверняка выскажет пожелание посмотреть биржу, заводы, верфи… Значит, я буду обязан – по протоколу – всюду его сопровождать. Я готов, конечно… Однако хочу спросить ваше мнение: я могу?

– Нет, ваше величество, – ответил Герасимов, как-то по-новому рассматривая лицо Николая – безжизненное, словно маска, какая-то вещь в себе, ни единый мускул не дрогнет, и глаза потухшие.

– Ну, вот видите… Если он решится гулять по столице один, это вызовет толки… Снова начнутся разговоры о нестабильности, станут печатать антирусские гнусности… Поэтому будет лучше, если он не приедет в Петербург… Встречу проведем в другом месте. Обдумайте, как это лучше сделать.

– Мне следует снестись с министерством иностранных дел?

– Решите этот вопрос с Петром Аркадиевичем, – еще более раздраженно ответил государь. – Мне невдомек, как решаются дела такого рода.

– Разрешите, ваше величество, изложить мой план, который будет гарантировать абсолютную безопасность августейшей семьи?

В глазах государя мелькнула какая-то живинка, но, видимо, испугавшись, что его собеседник заметил это, сразу же отвернулся к окну:

– Да, пожалуйста, но лишь вкратце.

А ведь я на голову выше его, подумал Герасимов; масенький у нас самодержец, хлипкий… Засандалить в него пару пуль – завтра б стал самым знаменитым человеком мира, во все б исторические учебники вошел. А что? Сговориться б заранее со Столыпиным, убрать Дедюлина со Спиридовичем, на коня – и был таков! Что там всякие Робеспьеры да Кромвели?! Ге-ра-си-мов! Ух, прогремело б! Или зарезать. Вообще никакого шума. Под мышки взять, за стол оттащить, посадить в кресло, мол, работает венценосец, хрена б догнали… Назавтра – республика, меня чествуют спасителем нации, герой освободительной борьбы… Эх, с Азефом бы такое дело провести, Столыпин не пойдет, силен-силен, а в самом нутре – слабак, постоянно оглядывается, хитрит с самим собою, боится открыто ощериться.

– Самым надежным местом встречи я полагаю Ревель, ваше величество.

– Почему? Там же инородцы. Русские люди на своего государя руку никогда не поднимут, только инородцы…

– Это, конечно, так, ваше величество, вы совершенно верно изволили заметить, – кивнул Герасимов, подумав, что Каляев, Савинков, Сазонов, Никитенко с Наумовым, не говоря уж про Халтурина и Софью Перовскую, были чистокровными русскими, – но Ревель можно блокировать со всех сторон, да и гавань там прекрасная; британскую эскадру разместим в полнейшей безопасности, как и фрегат вашего императорского величества… Встреча пройдет на воде, минимум спусков на сушу… Две великие морские державы встречаются на воде, – вполне подлежит толкованию в прессе… В этом случае, даже если бы бомбистам и удалось проникнуть в Ревель – хотя практически я такую возможность исключаю, – то уж на корабли доступ им совершеннейшим образом закрыт.

– Изложите ваши соображения Петру Аркадиевичу, – заключил Николай, заметив кого-то в окне, и чуть склонил голову, дав понять, что аудиенция окончена.

Выслушав Герасимова, не перебив ни разу, Азеф вздохнул:

– Да знаем мы о предстоящем визите, Александр Васильевич, знаем самым прекрасным образом.

– Откуда же? – Герасимов искренне изумился. – Об этом здесь известно всего десятерым, да и в Лондоне стольким же!

– Повторяю, этот вопрос обсуждался на заседании ЦК неделю назад. И было принято решение готовить акт.

– Ничего не получится, – неотрывно глядя на уродливое лицо друга, сказал Герасимов. – Встреча будет не здесь, а в Ревеле.

– Ну и что? – Азеф пожал плечами. – Мы рукастые. Найдем людей на флоте. Думаете, флот простил царю «Потемкина»? Казнь лейтенанта Шмидта? А Никитенко чего стоит? Вся пресса на ушах стояла, – «жертва полицейской провокации». А ведь именно он, Никитенко, моего друга Савинкова из-под петли спасал, на шлюпчонке через Черное море вывез… Словом, я против акта не возражал… Не мог: снова кто-то против меня плетет – с подачи старой змеи Бурцева…

– Задушим, – усмехнулся Герасимов. – Долго ли умеючи?

– Это – быстро, – согласился Азеф.

– План акта намечен?

– Разрабатываем.

– Когда намерены закончить?

– Как скажу вам подробности, – отчего-то рассердился Азеф, – так и узнаете…

Вернувшись в номера, Азеф забрался в ванну, долго отмокал в голубой воде (бросил кусок французского ароматного мыла, чтоб пенилось и кожа благоухала), обсуждая ситуацию с самим собой.

Как всякий предатель, он постоянно жил в страхе за жизнь: после того как организовал убийство Плеве (с подачи сукина сына Рачковского, именно он намекал, что это угодно сферам), ждал ареста и петли; когда отдал Герасимову своего ближайшего друга и любимца Боречку Савинкова, боялся, что придушат, как и Гапона, его же питомцы, бомбисты.