Гори, гори, моя звезда

– Не стрелять!..

Потом спросил в темноту:

– Кто такие?

– А вы кто?
– держа гранату наготове, переспросил из-за угла избы Аркадий.

– Дивизия Котовского!
– ответили ему.

– Пятьдесят восьмой Отдельный!
– отозвался Аркадий.

– А ну, зайди в избу!
– приказал человек в нижней рубашке.

Аркадий шагнул вперед. Ковылин остановил его и шепнул:

– Может, врут! Мы здесь, под окнами...

– Ладно!
– кивнул Аркадий, сунул гранату в карман и поднялся на крыльцо.

В избе горела на столе керосиновая лампа, а на лавке, набросив на плечи шинель, сидел огромного роста человек, с бритой наголо головой и большими черными глазами.

– Я - Котовский, - сказал он.
– Соображаешь, какую кашу могли заварить?

Аркадий молчал. Что он мог ответить?

– Передайте своему командиру, чтобы наложил на вас строгое взыскание!
– посверкивая глазищами, продолжал Котовский.
– Мальчишество какое! В казаки-разбойники играете? Кто у вас командир?

– Я командир, - глядя в пол, сказал Аркадий.

– Я про полк спрашиваю!
– рассердился Котовский.

– Полком командую я!
– поднял голову Аркадий.

– Так...
– Котовский провел ладонью по бритой голове.
– Фамилия?

– Голиков.

– Сколько же тебе лет, Голиков?
– поинтересовался Котовский.

– Семнадцать, - вздохнул Аркадий.

Котовский удивленно посмотрел на него, не нашелся что сказать, только шумно прокашлялся. Потом вдруг также шумно рассмеялся и развел ручищами:

– Ну раз так... Садись, командир.

Аркадий присел на табуретку у стола.

– Тебе разве не доложили, что мы на подходе?
– спросил Котовский.

– Штаб у нас в Моршанске, - объяснил Аркадий.
– А я с разведчиками в соседней деревне был. Решили, что антоновцы. Ну и...

– Да!
– покачал головой Котовский.
– Наделали бы мы с тобой дел!

Потом помолчал и сказал шлыковскими словами и с его же интонацией:

– Знать ты про нас должен был, командир. Прошляпил где-то... А служба у нас знаешь какая?

Аркадий кивнул. Он знал, где прошляпил. Надо было немедленно связаться со Шлыковым. А он сам, как мальчишка!..

Приехал он в штаб мрачнее тучи. Шлыков уже обо всем знал, но почему-то помалкивал. Жалел его, что ли? Или командирский авторитет оберегал? А тут еще доложили, что боец Похвалинский недосмотрел за конем, натер ему седлом холку.

– На гауптвахту!
– стукнул кулаком по столу Аркадий.
– На пять суток!..
– И покосился на Шлыкова. Тот курил и смотрел в потолок.

Через два дня Аркадий не выдержал и зашел в холодный чулан, где сидел под арестом Митя.

– Аркадий!
– кинулся тот к нему.
– За что же? Я ведь не нарочно, с пакетом торопился.

– Как обращаетесь к командиру, боец Похвалинский?!
– жестко оборвал его Аркадий.

У Мити вытянулось лицо:

– Извините, товарищ командир полка, - прижал он руки к распоясанной гимнастерке.
– И за коня тоже. Недоглядел.

– А надо глядеть!
– все еще хмурясь, посоветовал Аркадий и, неожиданно для себя добавил: - Служба у нас такая.

– Так точно!
– Стоял по стойке "смирно" Митя.

– Ну, это ты брось!
– рассвирепел Аркадий.
– Что это еще за "так точно"? У беляков служишь?! Садись.

Митя опустился на лавку. Аркадий присел рядом и сказал:

– Меня самого на "губу" сажать надо...

– За что?
– несмело спросил Митя.

– Есть за что!..
– вздохнул Аркадий, помолчал и вдруг рассмеялся.

– Ты чего это?
– удивился Митя.

– Историю одну вспомнил!..
– ответил Аркадий.
– А ведь правда... Совсем я еще мальчишка!
– И опять засмеялся.

КОМАНДИР ПОЛКА

Полк вошел в село на рассвете. Непоеные кони тянули шеи к колодезным журавлям и протяжно ржали. Им отвечали заливистым лаем деревенские псы. Захлопали ставни, и в каждом окне, словно грибы в лукошке, появились белые, рыжие, русые головы ребятишек. Они с восторженным удивлением смотрели на усталых всадников в краснозвездных шлемах, на пулеметные тачанки, на красное знамя в руках усатого матроса, перепоясанного пулеметными лентами, на раненых в тяжелой лазаретной фуре.

Потом головы исчезали, и через минуту толпа босоногих мальчишек месила придорожную грязь, сопровождая полк до небольшой площади перед церковью.

Уже развели по избам бойцов, забегали по улице бойкие ординарцы с котелками, остывших коней повели на водопой, а мальчишки все еще жались к церковной ограде, не спуская глаз с бывшего поповского дома, над крыльцом которого развевался красный флаг.

Быстро высохла, дыша паром, нагретая солнцем земля. Из печных труб потянулись в небо дымки, и над селом вкусно запахло свежевыпеченным хлебом.

В тишине прозрачного весеннего утра громко звучали распевные женские голоса: "Митька, иди есть!", "Санька, домой!", "Петька, батя вожжи приготовил!" Но ребята не двигались с места. Уж очень им хотелось увидеть самого главного красного командира!

Санька - цыганский паренек с быстрыми глазами, - поджав под себя покрытые цыпками ноги, с усмешкой покосился на присмиревшего Петьку:

– Вожжей испугался?

Петька шмыгнул носом и простуженно просипел:

– Батя вожжами не порется. Он ремнем.

– И ремнем никакого права не имеет!
– заявил Санька.
– Теперь свобода.

– Ему и свобода...
– хмуро возразил Петька.
– Захочет - и выпорет!

Санька промолчал, остальные согласно вздохнули и опять уставились на штабной дом.

Из распахнутых окон вырывались клубы махорочного дыма и слышался запинающийся стук пишущей машинки. Лошади у коновязи рыли копытами землю.

Возле крыльца стоял часовой с коротким кавалерийским карабином за плечами. Две гранаты-лимонки висели у пояса, и, когда часовой прохаживался у крыльца, лимонки звонко чокались друг с другом. Опасливо косясь на раскрытые окна, часовой грыз каленые семечки, лихо сплевывая шелуху за плетень.