Гори, гори ясно

Собственно, в том состоит оправдание книжно-киношному ходу: тому, где злодей выбалтывает свои грандиозные планы по захвату мира и другим безобразиям. Герой должен унести все эти откровения в могилу, злодей же напоследок потешит свое самомнение. Мертвые не встают на пути исполнения злодейских планов. Джо бы поспорил, но я не про разумную нежить речь веду, а о самом банальном покойнике.

Липин много-много наболтал по пути ни о чем, а в момент, когда дошло до главного, не сказал мне ровным счетом ничего существенного. «Она не должна узнать, что ты втянут», — как и другие сочувственные фразы — немного эмоций и пожелание смириться с неизбежным. Все.

Зато в другой ситуации, с выжившим свидетелем — случился разговор о мотивах. Да, не особенно полный, краткий, но он (разговор) не просто состоялся, он был услышан и донесен до тех же компетентных органов.

Как так? Та парочка не могла поговорить до или после «прогулки» по теплоходу? Они вроде не в игрушки играют. Взрывчатка, пожары, разгром на кладбище. Трупы всамделишные — правда-правда, я один из них сам видел. И эти «не игруны» выбирают для разговора о мотивах подрыва теплохода тот самый теплоход? А после всего лишь оглушают, не «зачищают» свидетеля?

Допустим, кто-то из той парочки сильно жалостливый. Всякое случается. Вон, Игорь Липин был заботливым сыном. И участие в его голосе звучало вполне натуральное. Но участие не помешало Липину затащить меня в гараж для смертоубийства. Оба говоривших — там, на теплоходе — попались из добряков, не желающих напрямую марать руки кровью? Понадеялись на то, что взрыв да вода за них "приберут"?

Что-то сильно сомневаюсь. Особенно в свете акцентов, заданных Палеолог. Чтобы она, да столько слов никчемному обывателю посвятила? Беспричинно?

Дернулся к мобильному, чтобы немедленно позвонить Крылову, поделиться с оперативником своими мыслями. Посмотрел на время — половина первого ночи. Решил, что не настолько срочно мое подозрение. До утра потерпит.

Сон по-прежнему не шел. И потому я озадачился другим вопросом: интересом Феди Ивановны к записям отца. Дважды высказанным интересом. Меня и в первый-то раз вопрос о записях насторожил.

Чуть погодя события закрутились, я переключился на другие мысли (например, как выжить). Потом мне качественно выносили мозг. И я не то, чтобы забыл о словах Палеолог про записи, скорее, отложил их в долгий ящик. У ящика даже имелась дата для извлечения — первое августа, день, когда мне должна позвонить ма.

Тогда и собирался уточнить у родительницы, почему она «вычистила» отцовский кабинет. Одно дело, если родительница на эмоциях это сделала. Она натура тонкая, не удивлюсь, если так оно и было. Другое дело — если при вывозе бумаг отца мать руководствовалась соображениями... Любыми соображениями за пределами чистых эмоций.

Эти соображения я намеревался прояснить. Их — и контакты отца. Профессора, выделяемые из общей массы студенты. Знакомые по переписке: знаю, что па вел обширную переписку. Но понятия не имею, с кем и по каким вопросам. Не уверен, что ма знает больше, но спросить стоит.

Долгий ящик затрещал, когда меня приволокли в гараж — когда вопрос стал личным. Не просто: «Хм, кому и зачем нужны эти убийства?» С момента, как в жертвы определили меня, задача стала звучать так: «Как мне до них добраться?»

Так... В щепки тот ящик, в труху. Снова потянулся к телефону. Эти-то не спят по ночам. Ночь — их время.

— Джо, хорошей тебе ночи! — говорить пришлось громко, на фоне у вурдалака пели, играли и громыхали. — Можешь дать мне номер Лены? Или ей — мой?

— Ночи, АБ! Утром, все утром! — повысил голос и Женька тоже. — Нынче Хелен не в той кондиции.

Он сбросил вызов.

Утром так утром. Мне пока не настолько горит, чтобы я до утра дотерпеть не мог.

Женина жена Лена-Хелен Курьянова позвонила мне в восемь. На мои путаные полусонные объяснения, почему наш разговор лучше бы вести не по мобильной связи, не обиделась. Назвала адрес кафе для беседы.

— Рад встрече, — почти что искренне поприветствовал вурдалачку. — Давно ждешь?

В кафе она пришла до меня, заняла столик в углу и заказала себе... глинтвейн, кажется. Не уверен.

Зацепился взглядом за футляр с гитарой. Тот лежал на двух стульях сразу, обозначая, видимо, что столик занят. Час все еще был ранний, а зал пустой, не считая нас с Хелен да скучающего работника за стойкой.

Мертвые девушки, милые причуды.

Милая мертвая девушка взмахнула рукой. О значении жеста догадываться предполагалось самостоятельно. То ли это было такое приветствие, то ли «убирайся с глаз долой».

— Так понимаю, здесь самообслуживание? — обернулся к стойке и замершему за ней парню. — Подожди еще пару минут, закажу себе чаю. Не позавтракал.

— Болван для того и оставлен, — Лена щелкнула пальцами, и работник заспешил от стойки к нам.

Уже вблизи я подметил сияющую улыбку и бездумный взгляд парня.

— Черный чай и пару бутербродов, — я не притронулся к протянутому меню.

— С бужениной, с ветчиной и сыром, с... — принялся монотонно перечислять официант (или бармен?).

Стоял он при этом в полупоклоне и продолжал держать в руке меню. Смотрел прямо перед собой. Зрачки были расширены.

«Болван», — я поежился, вспомнив, как при первой встрече певунья звала меня «прогуляться».

Сделать из меня такого же болвана. Одноразового, надо думать.

— Всех по два, — вмешалась вурдалачка, затем указала в направлении двери. — Вы закрыты.

«Болван» послушно пошел закрывать дверь кафе.

Меня подмывало спросить, для чего она заморочила бедного парня. Причем в духе Шпалы спросить, вроде: «На буя буянила?» Смолчал. Мне нужна помощь вурдалачки. «Попросить» закрыть зал и принести поднос бутербродов — это не то же самое, что «попросить» присоединиться к завтраку в качестве блюда.

Так что я просто ускорился с поглощением пищи. И быстренько перешел к тому, ради чего эта встреча затевалась.

— Лена, — вздохнул поглубже, как перед прыжком в воду. — Я хотел бы поговорить с тобой о моем отце. Если ты не возражаешь, конечно.

— И все же, с болью в горле, мы тех сегодня вспомним,Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним[1]...

В пустом помещении ее голос звучал особенно звонко. Надрывно. Пронзительно. Искренне. Лена уже напевала при мне строку из этой бардовской песни, но тогда звучание было совсем иным.