Горизонты и лабиринты моей жизни

Из первых лиц коммунистических и рабочих партий социалистических стран я был знаком с Энвером Ходжей (Албания), Вылкой Червенковым и Тодором Живковым (Болгария), Яношем Кадаром (Венгрия), Вальтером Ульбрихтом и Эрихом Хонеккером (Германская Демократическая Республика), Фиделем Кастро (Куба), Юмжагийном Цеденбалом (Монголия), Болеславом Берутом (Польша) и многими другими товарищами. О некоторых из них я еще расскажу. Вместе с тем мне хотелось бы выделить, если удастся, наиболее характерное, что было присуще им всем на очень важном историческом этапе мировой цивилизации — становлении и развитии мировой социалистической системы.

Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями много работал с послами, аккредитованными в братских странах. Почти все они в прошлом партийные и государственные работники, сформировавшиеся в период культа личности и несшие в себе, естественно в разной мере, соответствующие характерные черты догматического подхода к реальностям стран пребывания. Некоторые из них страдали недугом командования в стране пребывания как в своей вотчине. В одном случае это ложилось на благодатную почву копирования советского опыта в различных сферах экономической, социальной и духовной жизни, в государственном и партийном строительстве. В другом — приводило к непониманию и недооценке опыта той и ли иной страны, к недостаточно глубокой информации о положении дел в стране пребывания и к возникновению недоразумений в отношениях между послами и руководством соответствующих партий, а затем и переносом этих недоразумений в сферу межпартийных и межгосударственных отношений.

Со стороны каждого сотрудника аппарата требовались высочайшая ответственность, знания, профессиональный такт в том, чтобы не поучать зарубежных коммунистов, а тем более не навязывать своих, подчас субъективных суждений, которые могли восприниматься как точка зрения или даже позиция руководства отдела или ЦК КПСС. Эти этические вопросы постоянно были предметом обсуждения на оперативных совещаниях отдела, в секторах и на партийных собраниях.

И все-таки суть состояла не в ошибках или недоработках того или иного посла — ошибки, конечно, можно было исправить, недоделанное доделать, — не в нарушении этики в отношениях с зарубежными коммунистами кем-то из нас — сотрудников отдела. Беда состояла в зародившейся и усиливающейся болезни некритического копирования отдельными высшими руководителями социалистических стран, прежде всего европейских, опыта строительства социализма в СССР. Копирования практически во всех сферах государственной и общественной практики, без надлежащего учета исторических, национальных, социальных и прочих особенностей своих стран.

Бацилла этой тяжкой болезни была занесена Сталиным и его сподвижниками в период становления в Восточной Европе народно-демократических режимов и их перехода к строительству социализма. И не только занесена, но и прививалась искусственно всему здоровому во время победы над фашизмом, в пору неуемной тяги к строительству новой жизни, творцом которой являлся народ с его исконным стремлением к демократии. Опыт Югославии тех лет свидетельствовал о том, что стоило ей найти свои прививки против насаждаемого Сталиным единообразия в социалистическом строительстве, как отношения между нашими странами обострились.

Нивелировка нарабатываемого творчеством народов бесценного опыта социалистического строительства постепенно приводила к утрате интереса к живому созиданию, к ожиданию «соответствующих» указаний, команд «сверху» по ступенькам лестницы до самого «низа», до исполнителя. При таких порядках обюрократилась сама система жизнедеятельности государственного механизма, демократизм отодвигался в сторону, сохраняясь на видимых фасадах этой системы. Глубина и размах исторического творчества масс смазывались, реальная многоцветная картина демократического творчества трудящихся размывалась, превращаясь в однообразный пейзаж, будь то в Болгарии, в Чехословакии или в других странах. Люди переставали узнавать в жизни плоды своих раздумий и деяний, постепенно утрачивали живой интерес к поиску лучшего.

Все это можно и нужно было отнести не столько к непоследовательности в преодолении последствий культа личности в области отношений между социалистическими странами, сколько к исторической новизне свершаемых в братских странах кардинальных, качественных преобразований. Что касается амплитуды понимания среди руководства необходимости преодоления последствий культа личности, то она колебалась от безусловной необходимости последовательного осуществления этого курса до открытой половинчатости афишируемых принятых полумер и далее — до открытого отрицания такой необходимости. Решения XX съезда КПСС, курс на устранение последствий культа личности явились одной из главных причин обострения отношений с Китайской Народной Республикой и Народной Республикой Албанией.

К сожалению, советские послы в ряде социалистических стран и некоторые сотрудники отдела оценивали процессы и тенденции, происходящие в братских странах, через призму не только собственного субъективного восприятия, что естественно, но и ловили в свои паруса дуновения, идущие от нашего «верха», в котором единства взглядов по кардинальному вопросу формирования внутренней и внешней политики любой отдельно взятой социалистической страны и всех вместе взятых не было.

Несколько раз я начинал с Андроповым разговор на эту тему. И всякий раз примерно в одном и том же плане, но с обновляемыми по мере притока информации фактами. Я говорил ему о том, что идеи пролетарского интернационализма в практике отношений с социалистическими странами мы доводим до того, что от наших братских объятий им становится трудно дышать. Они вот-вот начнут вырываться из наших удушающих объятий в стремлении привнести в социалистическое строительство нечто свое, с учетом собственной истории и революционной практики. Ведь такая наша практика недемократична. Она есть не что иное, как продолжение политики, осужденной XX съездом КПСС.

При таких оценках Юрий Владимирович обычно «вскипал», упрекая меня в том, что я не вижу главную тенденцию — укрепление социалистического содружества, рост взаимопонимания руководителей социалистических стран в оценках развития мирового революционного процесса, соотношения сил на международной арене. «Это правильно, — соглашался я, — и вместе с тем нивелировка процессов в разных странах, подгонка их под один шаблон душит демократическую сущность социализма, которая только и способна постепенно вести к обновлению жизни, разных сторон и граней социализма. Давайте, — предлагал я Андропову, — подготовим по этому поводу предложение в Политбюро Центрального комитета партии».

Можно было попросить у него согласия на обсуждение этой проблемы с послами, аккредитованными в соцстранах, а затем по мере тщательной ее разработки рассмотреть в рамках Политического консультативного комитета государств — участников Варшавского договора, а может быть, всех социалистических стран Европы, Азии и Кубы.

Были моменты, когда мне казалось, что Андропов дает свое согласие на разработку соответствующих предложений для Политбюро ЦК, но согласия не было, что-то его сдерживало. Что именно — стало для меня ясным чуть позже.

Как-то Юрию Владимировичу позвонил помощник Н.С. Хрущева О. Трояновский и передал просьбу Никиты Сергеевича приехать к нему в Кремль и внести его, Хрущева, поправки в документ (о мерах помощи Кубе. — Н.М.), который готовился нами для рассмотрения на Политбюро. Андропов пригласил меня с собой. Мы быстро проехали через Спасские ворота в Кремль, остановились у входа в здание Совета Министров и прошли в приемную Председателя Совмина. Трояновский сказал, что Н.С. извиняется, лично принять участие в работе не сможет, просит с учетом его замечаний довести записку до надлежащей кондиции, подписать и оставить ему. Юрий Владимирович взял записку, примостился на краешке стола, за которым восседал помощник Хрущева. Я сел рядом, мы внесли в записку необходимые коррективы и поехали в «Большой дом».

Поведение помощника Председателя Совета Министров СССР и секретаря Центрального комитета КПСС меня не только удивило, но насторожило и даже обидело. Обидно стало не за себя, конечно, а за Андропова: Трояновский сидит за столом, развалившись в своем кресле, а человек старше его, к тому же секретарь Центрального комитета партии пристроился на уголке этого стола и вместе со своим сотрудником в это время исполняет поручение Н.С. Хрущева. «Ничего себе порядки», — размышлял я.

Сели в машину. Едем. Я молчу, переживаю.