Горизонты и лабиринты моей жизни
Шрифт:
История подтвердит, что Фидель Кастро был и остается истым марксистом-ленинцем, внося в него свой, своего народа творческий вклад. Время вознесет его еще выше, точно знамя, поднимаемое в небо руками народа.
…Гавана. Площадь Хосе Марти. Сотни тысяч людей слушают речь своего Фиделя, прерывая ее мощным гласом одобрения того, что они сами чувствуют и желают. А он говорит то отделяя одно слово от другого, произнося их почти по слогам, то бросая в слушающих пулеметными очередями фразы, зовущие, убеждающие, вызывающие радость или гнев. Все это сначала кажется блестящим экспромтом, а потом начинаешь понимать, что его речь — плод глубоких раздумий, большой работы ума и сердца. Хочется заметить, что из всех первых лиц,
И Фидель, и Че Гевара, как и другие из числа кубинского руководства, были близки мне еще тем, что и них, как и во мне, в моем поколении жило фронтовое братство с его характерными чертами.
Красота Че Гевары (Эрнесто Гевара де ла Серна) — героя и мученика революции — была в его больших, обрамленных длинными ресницами черных глазах, выделяющихся на бледном правильного овала лице с небольшим носом и полными губами. Голову украшали длинные, чуть вьющиеся, черные как смоль волосы. Он был среднего роста, коренастый, ходил не торопясь, плавно. Мне повезло: два долгих вечера, затянувшихся далеко за полночь, я провел с Че в дружеских беседах. Тогда, в 1963 году, ему было 35 лет. Он возглавлял министерство национальной промышленности. В 1965 году, оставив письма своим детям и Фиделю, полные драматизма и глубокой веры в свои идеалы, он покинул Кубу для участия в революционном движении народов Латинской Америки. В 1966–1967 годах руководил партизанским движением в Боливии, был схвачен и зверски убит. Эрнесто (Че) Гевара оставил глубокий след в сердцах и умах молодежи 60-х годов чистотой своих помыслов, беззаветным мужеством, альтруизмом и жертвенностью во имя торжества справедливости, счастья угнетенных и обездоленных. Он стал человеком-легендой.
…Мы сидели с Че в углу террасы, на небольшом диванчике вполоборота друг к другу. Помогал нам вести беседу переводчик-кубинец. Вечера стояли тихие, теплые. Неизвестные мне тропические растения дышали пряными запахами.
Разговор шел неторопливо. Перескакивал с одной темы на другую и снова возвращался к прерванному… Мне было интересно слушать о его детстве, о незнакомой мне Аргентине, о пережитых лишениях, во время странствования по латиноамериканскому континенту, об учебе, чтении книг, о постепенном осознании причин людского горя и страданий и определении своего жизненного призвания. Все, что рассказывал Че Гевара, было для меня не только открытием доселе неизвестного, но и своего рода уроком жизни. Я находил много сходного и созвучного в судьбах нас двоих, рожденных матерями в разных концах земли. Разве не меньше горя и страданий выпало на долю мою и моего поколения, чем на судьбу Че Гевары, его поколения, хотя и в других исторических условиях и жизненных обстоятельствах? А разве природа радости Че и его товарищей от одержанных в жизни побед, достигнутых успехов, не та же, что у меня и моих товарищей? Она одна — гордость за достигнутое на пути к построению нового общества и обретению людьми счастья.
Позиции Че и мои в оценке процессов, происходящих в ту пору в мире, в принципе не расходились, но Гевара стоял на более левых, более радикальных позициях в вопросах революционной практики, чем я. Он полагал, что при определенных условиях всенародное революционное восстание может быть ускорено, когда группа самоотверженных революционных борцов начинает действовать. Вследствие справедливости и притягательности ее идей, лозунгов, акций к этой группе борцов примыкают все новые и новые бойцы, составляющие уже когорты, а затем и легионы. Борьба перерастает в движение, во всенародную революцию, которая и побеждает. Конечно, Че излагал свои мысли не в такой голой схеме, как я преподношу, однако суть была такова.
Мои возражения, основанные на известном ленинском положении о том, что революция может быть успешной, когда в недрах общества созреют необходимые объективные предпосылки, в том числе обострятся классовые противоречия, создадутся
субъективные условия, Че принимал, но вместе с тем на первое место выдвигал свой план действий. Уверен, что его срочный отъезд с Кубы и развернутая под его руководством партизанская борьба в Боливии явились плодом долгих и мучительных раздумий над судьбами революции в странах Латинской Америки.Во второй беседе, когда Че уже было выпито бесчисленное количество чашек кофе и выкурено немало сигар, а мною — чая и папирос, он сказал:
— До меня доходят слухи, что некоторые товарищи в вашей стране считают меня маоистом, приверженцем идей Мао Цзэдуна?
По печальному тону, каким была сказана эта фраза, по опущенной голове я понял, что подобная оценки его взглядов беспокоит Че.
— Да, кое-кто из тех, кто хотел бы «отличиться», используя существующие ныне советско-китайские разногласия, потихоньку, в кулуарах пускают такой слушок. Но поверьте, Эрнесто, что в нашей партии, и пишем народе и особенно у его молодого поколения отношение к вам глубоко почтительное и даже восторженное. Говорю вам об этом искренне!
Мне кажется, что сказанное мною успокоило моего прекрасного собеседника.
Нас покоряло на Кубе радушие, открытость, которые мы повсюду встречали. К взаимному удовлетворению в ходе переговоров были успешно найдены решения назревших вопросов во всех сферах межгосударственных и межпартийных отношений, имеющих не только двустороннее, но и международное значение, что было крайне важно еще и потому, что наша делегация на таком высоком уровне была первой приехавшей на Кубу после известного Карибского кризиса.
Фидель Кастро почти постоянно был с нами. Во время одного из обедов он попросил члена делегации дважды Героя Социалистического Труда А.В. Гиталова рассказать о работе его бригады.
Александр Васильевич:
— Встаю я рано, эдак часов в пять, иду на машинный двор, где стоит техника бригады… — И пауза: он ест поданное блюдо. — Проверяю внимательно каждую машину… — И опять пауза — он продолжает есть. — К половине шестого потихоньку подходят другие члены бригады… — И опять по той же причине пауза.
Подгорный:
— Александр Васильевич, ну что ты тянешь — слова от тебя не дождешься.
Гиталов с сожалением отодвигает свою тарелку и продолжает рассказ. Закончив его, он обратился к Фиделю:
— Товарищ Фидель, не могли бы вы распорядиться, чтобы меня покормили?
Смеялись до упаду. Фидель подошел к Александру Васильевичу, сел рядом с ним и сказал:
— Спасибо за интересный рассказ, а что касается обеда — не волнуйтесь, мы подождем вас.
Визит прошел успешно. Остались некоторые вопросы оборонного порядка, входившие в компетенцию Н.С. Хрущева и Ф. Кастро, они были рассмотрены при их очередной встрече.
Вечером на приеме у нашего посла А. Алексеева поблагодарили руководителей Кубы за братское гостеприимство, а утром в аэропорту пожелали Раулю Кастро, Че Геваре, Освальдо Дортикосу доброго здоровья и новых успехов; сели в самолет и поехали в сторону тропических зарослей; там командир корабля сбавил обороты моторов, из зарослей вышел Фидель Кастро, сел в самолет, и мы полетели. Для членов нашей делегации, кроме Н.В. Подгорного и меня, это была такая неожиданность, что на какое-то время в самолете установилась тишина. Потом она сменилась оживленным разговором, шутками, каждый хотел поближе пообщаться с Фиделем.
Из Гаваны в Москву мы летели без посадки. В одной столице была температура плюс 23°, в другой минус 25°. Пришлось Фиделя «утеплить». Привезли зимние вещи из генеральского походного обмундирования. Переодевшись, Фидель сказал, что он впервые надел шерстяное белье: «Теперь никакие морозы не страшны». Так оно и было. После деловых встреч Хрущева и Кастро Н.С. предложил Фиделю посмотреть Сибирь и там поохотиться.
После этого второго посещения Кастро нашей страны я с ним не встречался, но постоянно интересовался им, делами на братской Кубе. Для меня совершенно очевидно, что народный вождь Фидель Кастро Рус не изменит делу социализма.