Горизонты и лабиринты моей жизни

…Работа в отделе шла своим чередом. Юрий Владимирович сказал, что отдел нуждается в обновлении кадров. Пришлось с теми, кто «не тянет», расставаться. На очереди был заведующий сектором Монгольской Народной Республики К. Русаков. Однако после ухода Андропова в КГБ Русаков «всплыл». Он втерся и доверие к Брежневу, стал его помощником, а потом секретарем ЦК КПСС. Под стать ему оказался и «мой» выдвиженец О. Рахманинов: отъявленный подхалим, карьерист — правая рука Русакова.

Русаковым, Рахманиновым, а с их подачи Брежневым многое за почти двадцать лет периода «застоя» было упущено в анализе процессов, происходящих в социалистических странах, в нарастании там негативных явлений, противоречий в общественной жизни, ослаблении связей между руководством партии и государства с самой партией, а партии с массами, забвении необходимости осуществления демократических реформ.

Вместо этого насаждались парадность и шумиха. Одни «Крымские встречи» Брежнева с руководителями братских партий и государств являли собой пример забвения партийной нравственности. Можно себе представить, с каким настроением ехали первые секретари правящих партий, они же президенты, премьеры, председатели совета министров на поклон к уже немощному, мало чем интересующемуся Брежневу. Дико, нелепо, стыдно. Но это было позже, в 70-е годы.

Тогда же, в начале 60-х годов, в руководстве нашей партии были свои «болевые точки», которые сказывались на обстановке в партии и в стране. И самой большой болью стал Хрущев. Сопоставляя различные факты, относящиеся к его деятельности, я склонен думать, что между Н.С. Хрущевым, решительно и смело пошедшим на разоблачение культа личности И.В. Сталина, на демократизацию некоторых сторон деятельности партии, на обеспечение коллегиальности в руководстве партией и государством, и Хрущевым в годы перед его освобождением с партийных и государственных постов как бы пролегла непреодолимая межа. В нем все больше стали проявляться черты, присущие культу: вера в непогрешимость своих единоличных действий, в успех непродуманных экспериментов в рамках такой огромной страны, как наша. Беспокойство по этому поводу стало нарастать в народе. Думаю, что и домашних Н.С. стало тревожить его подчас бездумное реформаторство — вроде деления органов власти и управления в одних и тех же административных единицах на городские и сельские или повсеместное повальное насаждение кукурузы.

Дочь Н.С., Рада Никитична, добрый умный человек, как-то в разговоре со мной сказала: «Надо отца сдерживать. Ему же все время нужно что-нибудь перестраивать. Он даже на даче у себя в кабинете каждое воскресенье стол письменный ставит на новое место».

К сожалению, характер власти, которую забрал в свои руки Хрущев при попустительстве своих товарищей по Политбюро ЦК КПСС, уже не давал им — товарищам — удержать этого самобытного, талантливого человека от замашек и действий, присущих культу личности. Курс XX съезда, который определила партия, стал или пробуксовывать, или «потихоньку» замалчиваться, или провозглашаться на словах без постоянного его воплощения в дела, в жизнь.

Мне импонировали динамизм Н.С., его способность мобилизовать свои способности, знания, опыт в нужный момент и в нужном направлении. Я это особенно чувствовал, работая в Отделе ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Ю.В. Андропов почти ежедневно в наших деловых разговорах ссылался на ту или иную точку зрения Н.С. по поводу положения дел в других социалистических странах. Для него, Хрущева, состояние в мировой социалистической системе было наиглавнейшей партийной и государственной заботой среди других немалых забот.

Но как бы там ни было, Никита Сергеевич не выдержал испытания властью. О власть, как ты сладка и радостна и какой горькой и трагичной ты бываешь!

Н. Хрущев — самородок, алмаз, гранильщиком которого был Сталин. На Хрущеве не могли не сказаться теоретические воззрения, стиль и методы руководства гениального гранильщика. Помимо понимания Н.С. Хрущевым вреда культа личности как явления для нашей страны, для братских социалистических стран, для международного коммунистического и рабочего движения им, Хрущевым, в немалой степени двигало и то, что, не столкнув с пьедестала Сталина, не потоптав его, ему будет трудно войти во власть, удержаться на самой ее вершине. К началу 60-х годов мастерство гранильщика стало все больше ощущаться в гранях поведения «самородка».

Н.С. как-то сказал: «Я не знаю более сильной власти, чем диктатура пролетариата». К сожалению, он не продолжил свою мысль. Мне думается, что на определенном историческом этапе мы должны были перейти от диктатуры пролетариата к диктатуре народа — его всевластию, выстроенному на широкой демократической основе: депутатов, непосредственно избираемых, во-первых, по производственно-профессиональному признаку и, во-вторых, по территориальному.

В условиях однопартийности, впрочем, как и многопартийности, особое внимание надо было уделять развитию демократических институтов во всех сферах государственной и общественной практики, вводить демократизм в традицию масс, в их обыденность, в привычку. Только в этом случае с помощью «демократического решета» можно отсеивать народные таланты, способные стоять у руля государственной власти и управления, выбрасывать из «демократического решета» тех, кто не оправдал народного доверия, узурпирует власть в угоду своим личным амбициям, групповым интересам.

Трагедия Н.С. Хрущева состояла в том, что он, как и его предшественники, хорошо усвоил одну сторону диктатуры пролетариата — насильственную, с помощью которой легче управлять, и пренебрег ее второй стороной — демократической сущностью, обусловленной коллективистской природой трудящихся.

Глава XII ПЕРВЫЕ «ЗАМОРОЗКИ»

Критическое отношение к Н.С. Хрущеву в партии и в государстве стало нарастать с начала 60-х годов, причем усиливалось в массах народа — сперва в виде «невинных» шуточек, анекдотов, а затем и прямой нелицеприятной критики, — и лишь потом оно затронуло кадры партии и государства.

В начале осени 1964 года Николай Романович Миронов, заведующий отделом административных органов ЦК КПСС, с которым у меня установились дружеские отношения, и я отправились утречком по грибы. Жили мы тогда на дачах Управления делами ЦК партии в Усово, что километрах в 35–40 от Москвы по Успенскому шоссе. Барвиха, Усово, Успенка — все это дачные места, разбросанные в еще сохранившихся в те годы лесах вдоль чистых пойменных лугов Москвы-реки. Деревянные одно- или двухэтажные дачи с небольшими комнатами, горячей и холодной водой сдавались в аренду на одну-две семьи. Особое удобство состояло в том, что можно было ходить с семьей в столовую или брать из нее обеды и ужины на дом, естественно, за соответствующую плату — на сколько наешь, столько и заплатишь.

Шли мы с Николаем Романовичем и вели неторопливый разговор обо всем, что попадалось нам на глаза в то теплое утро. Пересекли Успенское шоссе, усовскую железнодорожную ветку с ее тупиком и по проселку, поднявшись в гору, вошли в лес — весь светящийся белизною берез с уходящей ввысь подернутой багрянцем листвой. Там, внизу, под горой, виднелись дачи, на которых жили Микоян, Хрущев, Кириленко и кто-то еще. По шоссе сновали автомобили. А здесь, в лесу, было тихо. Мы шли рядом, стреляли глазами по местам, где мог бы сидеть грибок, радовались удаче и снова искали…

Набрав подберезовиков и сыроежек на небольшое жарево, мы прилегли на полянке. Выглянувшее солнышко пригревало, березы отражали его лучи, и лес был наполнен неярким осенним светом, навевавшим отрешенность от обыденности, будничности. По дороге обратно Миронов доверительно сказал: «Среди членов Центрального комитета партии вызревает мнение о целесообразности в интересах партии, государства, народа смещения Хрущева с занимаемых им постов и замены его другим товарищем. Вряд ли мне надо говорить тебе о причинах, побуждающих к тому. Они тебе известны не хуже, чем мне, и толковали мы о положении дел в стране не раз. Меня интересует, как ты отнесешься к смещению Хрущева?» Ответил: «Положительно». — «Ты понимаешь, что разговор строго между нами?» — «Понимаю. Не беспокойся».

Естественно, что сообщение Миронова побудило острее вглядываться в окружающих меня на работе людей, и прежде всего в Андропова. Он ни гу-гу. Все шло по-прежнему. С Мироновым к этой теме мы тоже не возвращались. Он молчал, молчал и я. Шелепин и Семичастный критиковали Хрущева по тем же полициям, что и многие другие, но о возможности его смещения ни слова.

И лишь дня за три до начала заседания Президиума ЦК КПСС, а затем и Пленума Центрального комитета партии, на котором обсуждался вопрос об освобождении Н.С. Хрущева от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, Миронов назвал мне предположительную дату созыва Пленума ЦК (14 октября 1964 года). Затем он сказал, что в главных средствах массовой информации — в газетах «Правда», «Известия», в Государственном комитете по телевидению и радиовещанию — предполагается замена первых лиц на новые.