Горизонты
Шрифт:
Затем, иллюстрации исчезли и он отвернулся в сторону.
— Что на счёт второй части твоего вопроса… почему…
Он сделал паузу, после чего стиснул зубы, словно признавая какое-то постыдное извращение.
— Мною… манипулировали. Я позволил собой манипулировать, — прошипел он с отвращением.
«Серьезно?»
Я не могла сдержаться, выдав короткий смешок.
— Ты? Тобой манипулировали?
— Да, Блекджек. Мной. — Он вызвал экран, показывающий сцену в баре с Твайлайт. — Когда я в тот день ушёл, я знал, что должен сделать что-нибудь, дабы защитить Эквестрию от
Появился экран, отображающий лабораторию Хорса. По ту сторону, Голденблад левитировал камертон, после чего ударил им об угол и поднёс к своему уху.
Мои глаза расширились.
— Звёздный метал.
— Оно говорило со мной на подсознательном уровне. Ничего столь грубого как контроль разума, но оно было способно к внушению. Я верю, что оно вдохновляло меня на протяжении многих лет. Привязать душу звезды было последним вдохновением, которое я получил. — Он потёр лицо. — Затем… война начала усугубляться. Я был полностью занят тем, что бы не дать Эквестрии рассыпаться на куски. Что хуже, я боролся со страхом, паранойей и злостью. Как ты уже видела на записи с Пинки Пай.
Я слегка закивала.
— Мне показалось ты был более… скажем так… агрессивный, нежели обычно.
— Этому уже нельзя было помочь, — сказал он. — Я был настолько зол на её постоянные вмешательства и помехи. Безосновательные, к тому же. Мне всегда удавалось усмирить Пинки, позволяя ей ловить жестоких преступников и явных коррупционеров. Плохих пони. Но вплоть до самого конца, я ненавидел её. — Он запнулся. — Нет. Я ненавидел её Пинки Чутьё. Её… её вмешательство.
Я вспомнила напыщенную речь Амади против Дискорда.
— Почему то, что она сказала… Почему ты так отреагировал на это?
Он закрыл свои глаза, и появилось ещё одно окно с приятно-белой кобылой единорогом в пробковом шлеме.
— Моя мать, Санденсер, брала меня с собой во все уголки мира, — изображения появлялись и исчезали, показывая как жеребёнок и кобыла путешествуют то по засушливой пустыне, то через душные джунгли, то бродя по древним руинам. — Она защищала меня от жестокого отцовского обращения, но тогда я этого ещё не понимал. Мы всесторонне исследователи земли зебр и моя жизнь, преимущественно, была наполнена чудом обучения. Однако…
Окно начало расширяться до тех пор, пока я не очутилась в нём. Я обнаружила себя в комнате воняющей ладаном, потом и продуктами жизнедеятельности. Бледная кобыла единорог лежала в кровати, окружённая зебринскими докторами. Стены украшали маски, цветы в горшках и всякие бутылки с зельями на полках. Ослабевшая кобыла тихо бормотала, корчась от сильной боли, в то время как полдюжины зебр и три пони смотрели на неё. Я была поражена, что одним из пони был тёмно-бордовый Трублад. У края кровати на коленях стоял белый жеребёнок, его глаза покраснели от слёз, а под стеной стоял молодой Скрафи, печально наблюдавший за развернувшейся сценой.
— У моей матери была последняя стадия опухоли мозга. Какими бы ни были их знания и способности, но даже у магии целителей есть предел, — сказал Голденблад, стоя возле меня, печально взирая на сцену перед нами. — Мать боролась шесть месяцев, во время которых периоды агонии, когда её сознание было ясным, чередовались с бессвязным бредом, до тех пор, пока боли не сломили ее волю к борьбе. — Он поджал губы, а затем сказал: — Это была тяжёлая смерть.
— Аритмия, —
констатировала зебра со стетоскопом. — Это продлится недолго.— Вы ничего не можете для неё сделать? — спросил жеребёнок Голденблад с такой обречённой тоской, которую я не ожидала увидеть у такого юного пони.
— Мы дали ей столько маковых слёз[23], сколько возможно, — подала голос другая зебра, пересчитывая пузырьки. — Чуть больше и… ну… — Взглянув в печальные глаза жеребёнка она запнулась и стыдливо отвела взгляд. — Так или иначе, возможно для неё это стало бы актом милосердия.
— Нет, — простонала его мать. Она вздрогнула от боли, посучив передними ногами по пропитанной потом простыне. — Я должна поговорить с ним. Одна, — лихорадочные лимонные глаза уставились на собравшихся. — Спасибо вам за весь ваш труд. Я сама с этим разберусь.
Зебры, по одному, протиснулись наружу, за ними последовал Трублад. Потрёпанный коричневый единорог почтительно кивнул кобыле и удалился из комнаты, закрыв дверь. Голденблад медленно взобрался на кровать и обнял кобылу.
— Я не хочу чтобы ты умерла, мама.
— Я знаю, мой дорогой, но время настало. Прости меня, — сказала она, держа его. — Ты такой хороший мальчик. Такой же красивый, как и твой отец, — слёзы скатывались по её щекам, когда она всхлипнула от боли и горя.
Через некоторое время в полной тишине, нарушаемой только жеребячьем сопением, она сказала:
— Я приняла некоторые меры для твоего возвращения в Эквестрию. Это красивая земля. Твоя тётя Селестия проследит за тем, чтобы о тебе позаботились.
Держа её, Голденблад рыдал, пока она нашептывала снова и снова «Чшш. Чшш», и «Всё хорошо». Но когда она погладила его гриву, я увидела как её лицо исказилось и скривилось. Её ноги, начав дрожать, сильнее обхватили его шею. Он прокряхтел, пытаясь вырваться.
— Мамочка! Ты делаешь мне больно! — завопил он.
— Заткнись! — прошипела она, брызжа слюной, в то время как её копыта сжались еще сильнее. — Ты ужасный ребёнок! Чудовище! Я знаю, что ты собирался сделать! — кричала она. Я бросилась вперёд, пытаясь оттянуть её ноги подальше от шеи жеребёнка, но мои копыта прошли через неё, словно сквозь туман.
К счастью, ворвались зебры и всё же оттащили её ноги от жеребчика. Сопротивляясь им, она кричала, размахивая ногами, когда жеребёнка оттащили обратно в защитные объятия Скраффи.
— Нет! Он должен умереть! Он служит «Пожирателю»! Он служит «Пожирателю Душ»! Он убьёт нас всех! — истошно вопила она с кровью на губах. Висящие бутылки сочувственно зазвенели и сцена постепенно исчезла.
Голденблад не пошевелился. Он пристально смотрел в никуда, словно до сих пор видя ту комнату.
— Ей оставалось несколько минут до смерти. Тогда мне сказали, что боль и опиум заставили её пытаться убить меня. На некоторое время я даже забыл о том, что она сказала, позволив своим приятным воспоминаниям похоронить те кошмарные секунды.
— Затем Пинки Пай сказала тебе абсолютно то же самое, — понимающе сказала я. — Думаешь твоя мать, каким-то образом, увидела…?
— Я не знаю, — повторился Голденблад, после чего истощённая кобыла вновь появилась, замерев подобно статуе. Пинки Пай появилась слева от неё. Дискорд — справа. Старый, отживший свой век зебра с татуированным как у Амади лицом, возник рядом с Пинки, прижимая чёрную книгу к груди. — Тогда было полно тех, кто утверждал, что знает о событиях будущего. Больные. Чудаки. Изгои. Сумасшедшие. Все они говорили о своих видениях, с которых большинство пони просто насмехалось. — Переведя взгляд, он одарил меня слабой улыбкой. — Или ты одна из тех, кто считает, что было бы замечательно знать будущее?