Горький шоколад

Она окончательно слетела с катушек: сидела в углу и едва не выла от рухнувших воспоминаний. Мать, которая лежала на полу и странно подергивалась в полной отключке, себя саму, заплаканную и едва ли способную нормально дышать после порции побоев. Именно в тот день мать была полностью не в себе: колотила ее так, словно могла умереть без порции виски. Какая-то часть Эль твердила, что если бы приступ не случился так вовремя, сегодняшние побои могли бы закончиться с самыми печальными последствиями.

— Мне было так больно, — всхлипывая и успокаивая себя ритмичными раскачиваниями взад-вперед, прошептала Эль. — И я так боялась, что в следующий раз ее уже ничего не остановит…

Она с трудом осознала, то Макс вдруг оказался совсем близко: обнял ее, прижал к своему плечу.

— Все в порядке, Габриэль, — прошептал он куда-то ей в макушку.

— Я должна была сделать ей укол. Я знала, что с ней и чем это может закончится. Но я сидела там и ждала, ждала, ждала… Чертову кучу времени!

Она так отчаянно нуждалась в нем. Почти не осознавая, что делает, обхватила его за талию, вцепилась в рубашку на спине, словно утопающий за спасительную соломинку.

— А потом я просто сбежала. Отца не было в городе. Кроме меня никто бы ее хватился. — Господи, все эти ужасные вещи сделала она?! Вспоминать об этом сейчас было так же мерзко, как и ощущать себя запертой в одном трейлере с мужиком, которому отец продал ее в уплату карточного долга. К счастью, тогда ей тоже повезло сбежать. — Я пришла только вечером, когда она была уже мертва. Вызвала «неотложку». Меня даже не стали спрашивать, что я обо всем этом знаю.

Эль резко отстранилась от Макса, жестко вытерла слезы с лица, и, наконец, рискнула посмотреть ему в лицо.

— Вот такое я поганое существо, Макс. Не милая и невинная девочка. И ты первый человек, которому я об этом говорю.

Несколько бесконечно долгих мгновений он смотрел на нее. Как ни старалась, Эль так и не разглядела в его взгляде ни отвращения, ни брезгливости. Но ведь что-то должно быть? Она только что призналась, что убила собственную мать, и отвращение — наименьшее, чего она заслуживает.

— Я хотел убить отца Маргариты, — неожиданно жестко признался он. — Когда сукин сын бросил и устроил шоу в прессе, нас всех постоянно донимали газетчки. Засранец пиарился, а Маргарита и мать сходили с ума. Я несколько дней подряд подкарауливал его около дома. Даже, бл*дь, купил машину с левыми номерами и нашел «чистый» пистолет. Продумал алиби на случай, если до меня докопаются, нашел адвоката, который собаку съел на таких делах. Я был абсолютно точно уверен, что так или иначе, но прострелю ему башку, даже представлял это.

— И почему не убил?

— Потому что смерть говнюка не облегчила бы их страдания. Эль, — Макс поднял руку, мягко погладил ее по щеке. — Ты защищалась. И далеко не все люди в этом мире заслуживают того, чтобы жить. Понятия не имею, что было в башке твоей матери, но я рад, что она в могиле, а ты в порядке.

Как может быть, чтобы в одном мужчине все было настолько идеально?

«Ты должна немедленно уносить ноги, пока мысли не затянули тебя слишком далеко».

Хотя, разве этот поезду уже не ушел? Разве то, что ее руки сами тянуться к нему, не красноречивое свидетельство ее окончательного падения?

Сама не до конца осознавая, что делает Эль потянулась к нему: остервенело вцепилась в рубашку на его груди, словно от этого зависела ее жизнь. На мгновение их лица оказались так близко, что она с откровенным даже для себя самой стоном потерлась щекой о щетину на его подбородке. Вот сейчас все и случиться: Макс прогонит ее.

Но он лишь пристально наблюдал за каждым ее движением. Его руки лежали вдоль тела, и ничто не указывало на то, что мужчина собирается отталкивать ее. Почему не работают ее собственные тормоза? Совершенно очевидно, что она девочка не из его лиги, и не может предложит ничего, кроме искалеченных воспоминаний и разбитой в хлам души.

И все же, Макс был всем, что она желала в эту минуту: тепло и бесконечная страсть, в которой — Эль не сомневалась — она сможет утопить все свои горести.

Его рот был слишком соблазнительно близком, чтобы отказаться от желания попробовать, каковы на вкус губы Максимилиана Ван Дорта.

Эль не была уверена, произнесла ли его имя вслух или оно постоянно вертелось в ее голове, словно заклятие, когда она неловко прижалась к его губам. Это и не поцелуй вовсе, всего лишь дурацкая фантазия о том, что случится чудо и Макс услышит ее немой зов.

Он продолжал смотреть на нее, даже когда Эль осторожно провела языком по его нижней губе. За попытками выжить у нее было не так-то много шансов потренироваться в поцелуях, и еще меньше парней, с которыми бы можно было постигать эту науку. В воображении она определенно была более хороша, чем та неловкая девчонка, которая возомнила себя достаточно искушенной, чтобы понравится опытному мужчине. И — Боже! — она точно не собиралась садиться на него сверху!

— Габриэль… — Макс выдохнул имя ей в губы, но все еще и пальцем не пошевелил, чтобы хоть попытаться ее обнять. Его руки все еще лежали на диване.

И о чем она только думала!

Эль резко дернулась назад, рванула с его коленей так быстро, что едва не потеряла равновесие.

Нужно сбежать, пока он не сказал, что все это было ошибкой.

Нужно сбежать до того, как она узнает, что единственный мужчина, который пробудил в ней такие острые чувства вежливо отправит ее спать.

Макс не ожидал от Габриэль подобного поведения. Он вообще думал, что она уже спит. Но девчонка настолько взвинтила себя, что явно решилась на нечто такое, о чем бы пожалела с утра. И все же…

Ее порыв не мог оставить его равнодушным. Он и сам был на взводе, а потому отлично понимал ее желание, пусть оно и было неосознанным, инстинктивным и сиюминутным. Доказательством чему и стала ее ожидаемая попытка к бегству. К счастью, лишь попытка.

Макс подался следом, перехватил ее за руку, остановил, а потом, когда Габриэль дернулась вырваться, потянул на себя. У нее не было шансов устоять. Он поймал ее в падении и снова усадил на себя. Точнее — уложил сверху, спиной к себе.

— Я… Извини, понятия не имею, что это было, — пискнула она. Ее дыхание сбилось.