Горький вкус любви

Что за событие произошло в жизни Фьоры, которое заставило ее бросить меня? Я никак не мог понять этого. Только из-за нее я вернулся в мечеть, и мы оба шли на огромный риск ради того, чтобы быть вместе. И вдруг она исчезла, так же неожиданно, как и появилась. Она бесследно скрылась в недосягаемом для меня мире женщин. Омар был прав, я был игрушкой богатой девчонки. А когда она нашла новую забаву, то мгновенно забыла про меня.

Постараюсь тоже забыть ее.

4

Покинув мечеть, я почти две недели просидел дома. В уединении своей комнаты я скорбел об утрате своей Фьоры. У меня не осталось почти ничего, связанного с ней. Я не видел ни ее лица, ни хотя бы глаз. Я не прикасался к ее коже, не проводил рукой по волосам. Ее тело осталось для меня тайной, скрытой под черным покрывалом.

Всё, что мне довелось узреть, — это дюйм кожи и шрам на темной лодыжке. Но ярче всего вспыхивали в моей памяти ее розовые туфли. Это их видел я на протяжении всего нашего недолгого романа.

Теперь я вспоминал ее туфельки, как отвергнутый любовник вспоминает лицо возлюбленной. В моей памяти навсегда отпечатался узор, вышитый жемчужинами по бокам туфель, — для меня они были сережками в ее ушах, ожерельем на шее или блестящим поясом на гибких бедрах. Розовый цвет ее туфель рисовался мне цветом ее любимой губной помады, ее белья. Я вспоминал, как впервые черно-белые декорации Аль-Нузлы взорвались вспышкой цвета, когда она розовым фламинго появилась среди них. Не раз и не два хотелось мне крикнуть всем мужчинам Аль-Нузлы, что эта женщина в розовых туфельках — моя возлюбленная! С каждым шагом эти туфельки всё крепче привязывали мое сердце к Фьоре. Без них оно отказывалось биться.

Должно быть, это я виноват в том, что она оставила меня. Должно быть, она ожидала, что в своих письмах к ней я зайду дальше, буду смелее. Я не помнил, успел ли я сказать ей, как полюбились мне ее розовые туфли. И не помнил, чтобы хоть раз предложил побег. А она, наверное, ждала, чтобы я взял ее за руку и вырвал из кошмара нескончаемого черно-белого фильма.

Нужно было попросить ее дать мне второй шанс. Я начал обдумывать план, как доказать Фьоре, что люблю ее и нуждаюсь в ней. Я мог бы стоять перед ее домом сутки напролет, и тогда она увидела бы… Но Аль-Нузлу постоянно патрулирует религиозная полиция во главе с Басилем. Этот план никуда не годится.

Что ж, может быть, мне суждено провести жизнь в одиночестве, где моими спутниками будут лишь воспоминания о тех, кого любил когда-то: о маме, о брате и теперь о Фьоре. Теперь я тосковал даже по дружбе с Яхьей и Хани.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

ЕГИПЕТСКОЕ ВИДЕНИЕ

1

Только в начале ноября я покинул свою комнату. Был вечер. Я направился на набережную, одетый в то же традиционное платье, в котором ходил в мечеть, в тот же тоб с глубокими карманами, где так удобно было прятать письма Фьоры.

На набережной было полно молодых мужчин. Можно было подумать, что Красное море стало Меккой для тех, кто потерял любовь, и что в этот вечер все они решили совершить сюда паломничество.

Все смотрели на воду, которая, казалось, готова было выслушать каждого, кого мучило одиночество и боль утраты.

Спустившись к моему секретному камню, я увидел, что саудовский певец вновь играет на своем инструменте. Я восхитился его способностью прекрасно выглядеть и одновременно всем своим видом демонстрировать, что он убит горем. Даже его инструмент звучал так, будто струны заржавели от слез, а в голосе слышалась хрипотца. Слова песни звучали отрывисто, словно давались певцу с большим трудом. Он был живым воплощением разбитого сердца. У меня слезы на глаза наворачивались, пока я слушал его пение:

Любовь моя, дни мои сочтены, и мой голос покидает меня.

Никогда мне больше не смотреть на море в молчании.

Если я не могу высказать тебе, что у меня на сердце, зачем тогда жить?

О, хабибати, близок конец.

2

Через несколько дней я снял тоб и гутру и снова стал носить обычную одежду — рубашку и брюки. Понемногу я возвращался к своей старой жизни. Набравшись смелости, я позвонил Хилалю и спросил, нельзя ли мне вернуться на автомойку.

— То место уже занято, — ответил он. — Как ты вообще мог бросить такую хорошую работу? Сюда приезжает столько иностранцев, и все готовы работать почти даром.

Но всё же он пообещал поискать для меня другую работу и перезвонил буквально через час. Требовалась подмена одному из заболевших работников на другой автомойке, всего в пятнадцати минутах ходьбы от моего бывшего места работы.

— Но, скорее всего, это ненадолго, — предупредил меня Хилаль. — Только пока не выздоровеет их мойщик.

Наконец-то после долгого отсутствия в Джидду вернулся Джасим.

Я пошел в его кафе поприветствовать старого друга. Столики, выставленные на тротуар, были застланы новыми желтыми скатертями. Свободных мест не было. Посетители пили кофе и играли в домино.

Официант улыбнулся мне и глазами указал на Фавваза, сидевшего в дальнем углу небольшой террасы. Я так понял, что Фавваз все еще не женился и что они по-прежнему были любовниками.

Джасим тоже сидел на улице и курил шишу, подобно многим своим клиентам. Его почти не было видно за клубами дыма.

Он принял меня в свои объятия, и я тоже крепко обнял его. Мне было не оторваться от него. Я знал, что веду себя странно, и Джасим тоже это заметил, прошептав мне на ухо:

— О Аллах, Насер, раньше ты никогда меня так не обнимал. Никогда. Значит ли это, что ты, наконец…

Эти слова заставили меня отодвинуться от него.

— Нет, просто я очень соскучился по тебе.

— Хочешь, угощу тебя ужином? Мне нужно многое рассказать тебе о своей поездке. У меня есть новости.

— Да, буду рад послушать, — ответил я.

— Тогда пойдем.

— Хорошо.

Он взял мою руку и сжал ее, однако я мягко, но уверенно высвободился.

Я позвонил Хани и Яхье, сказал им, что больше не хожу в мечеть. Но они не захотели говорить со мной, а Яхья даже пригрозил, что побьет меня, если я снова посмею набрать его номер.

Поэтому я был удивлен, когда однажды вечером в мою дверь постучали, и открыв ее, я увидел обоих своих приятелей.

— Я так рад, что вы пришли, — проговорил я.

— Поехали во «Дворец наслаждений», — сказал Яхья. — Ты должен объяснить нам кое-что.