Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
Министр не успел сесть, а десятки рук уже взметнулись вверх. Лэнвуд, Удомо и Мхенди вскочили со своих мест и, стоя, громко щелкали пальцами. Но их опередила какая-то женщина. Это была решительная дама, член прогрессивной партии, депутат палаты общин, считавшаяся крупным специалистом по колониальным вопросам. Она повторила мысль министра, несколько развив ее, а затем продолжала:
— Дело в том — и вы все это знаете, — что причиной наших трудностей в колониях является вовсе не недовольство народных масс, а недовольство кучки людей, ничего общего с народом не имеющих. Эти люди эксплуатируют в своих недостойных целях невежество и запуганность соотечественников. Вместе с тем они отлично сознают, что между ними и их беззастенчивой эксплуатацией народа стоим мы. Сегодня здесь находится один из них — человек, на чьей совести страшная кровавая бойня, которая произошла в Плюралии пять лет назад. Не пора ли нам, господин председатель, одуматься и самим предъявить
Прошлой зимой я была в Панафрике, господин председатель, там я своими глазами увидела, как относятся образованные панафриканцы к своим необразованным собратьям. Они называют их дикарями и обращаются с ними с высокомерием, совершенно для нас немыслимым. Позвольте мне привести небольшой пример. Я провела день — как сейчас помню, это было воскресенье — в гостях у одной супружеской пары. Хозяин дома — преуспевающий адвокат, получивший образование в нашей стране. Жена его работала здесь медицинской сестрой. У них трое слуг. Так вот, за весь день ни муж, ни жена ни разу не обратились к кому-то из них по-человечески, ни разу не посчитались с их чувствами. В присутствии слуг они непрестанно жаловались мне на их леность. За завтраком слуга подавал нам в белых перчатках. Очаровательная хозяйка объявила мне при нем, что у этих дикарей отвратительные, нечистоплотные привычки и что допускать их прислуживать за столом можно не иначе как в стерилизованных белых перчатках. Я взглянула на юношу — у него были глаза побитой собаки. А немного погодя утонченный адвокат в моем присутствии набросился на другого «боя» со словами, с которыми у нас в стране никогда не обращаются к прислуге. И это далеко не единичный случай… Нет, господин председатель! Мы должны смотреть фактам в лицо — положение народных масс в Африке несравненно ухудшится, если они окажутся во власти тех господ, которые сейчас так ратуют за свободу своих народов. Лично я не сомневаюсь, что, если бы африканцы действительно были свободны в своем выборе, подавляющее большинство высказалось бы за то, чтобы мы оставались в Африке, пока они не окрепнут настолько, чтобы самим справиться со своей «черной элитой».
Прошло несколько минут, прежде чем председатель смог восстановить порядок. Мхенди упорно не садился. Когда председатель назвал следующего оратора, африканца, Мхенди сказал:
— Выступление этой дамы адресовано непосредственно мне. Я требую, чтобы мне дали ответить ей.
— Слово уже предоставлено другому участнику конференции, — твердо заявил председатель.
— Я отказываюсь от своего слова, — сказал африканец.
— Мне так это надоело, господа, — устало начал Мхенди. — Мне надоели разговоры о свободе, о содружестве людей всех рас, о защите от нас наших так называемых отсталых собратьев. Мне все это надоело, потому что я уже много раз слышал об этом. Мне давно знакомо и высокомерие, прозвучавшее в речи последнего оратора, так что я даже не рассердился. Эта дама заявила, что кровь людей, погибших в Плюралии, на моей совести. Да, на моей. Это бремя несу я один. Никакими красивыми словами тут не поможешь. Я не возражаю против самого обвинения. Возмущает меня то, что бросили его мне вы. И я не стану вступать с этой дамой в ненужные пререкания по политическим вопросам, а попытаюсь объяснить, почему именно это меня возмущает. Обещаю, что буду краток.
Если бы кто-нибудь из зачинателей вашего движения— те, кто сидел в тюрьмах, объявлял голодовки, отбывал каторгу, — присутствовал сегодня в этом зале, ему было бы стыдно за вас. Пионеры вашего движения понимали, что такое свобода. Возможно, потому, что у них ее не было. Возможно, только тот, кто лишен свободы, знает ей цену. А ведь что такое свобода, казалось бы, должны знать и вы — вы, недавно защищавшие свою страну от врага. Тогда вы считали справедливым проливать кровь — свою и чужую. Должен отдать вам должное, вы куда более тонкие политики, чем те, кто создал ваше движение. Они бы никогда не дошли до такого бесстыдства: послать армию, чтобы задушить стремление народа к национальной независимости, а затем обрушиться с обвинениями на лидера разгромленного восстания: будто пролитая кровь — на его совести. Я не сомневаюсь, они никогда не позволили бы себе рассуждать о содружестве свободных и равноправных народов, зная все, что творится сегодня в Плюралии. Если бы против меня выступил с обвинениями кто-нибудь из них, я бы с ним поспорил. Но спорить с этой дамой я не собираюсь. Я уверен, ее ждет блестящая карьера. На мой взгляд, из нее получится прекрасный министр или заместитель министра по делам колоний. Еще когда она говорила, я подумал: а ведь она безусловно знает о том, что несколько недель
назад были расстреляны моя жена и еще несколько женщин за отказ уйти с племенных земель. И еще я подумал: если бы сегодня в этом зале был кто-нибудь из той старой гвардии, он — или, может быть, она — непременно подошел бы ко мне и сказал: «Мхенди, до меня дошло печальное известие о гибели вашей жены и других африканских женщин. И хочу выразить вам свое искреннее сочувствие, невзирая на все наши разногласия». Сначала меня задело, что никто из вас — членов прогрессивной партии — не подошел ко мне и не сказал ни слова участия. Но потом я подумал: нет, я не огорчен, я скорее рад. Разве можно считать этих людей преемниками старых бойцов? Ну, а раз нет, значит, они не способны на теплоту и сердечность — качества, которые были свойственны их славным предшественникам. Вот и все, что я хотел сказать, господин председатель. Понимаю, что мое выступление не представляет большой ценности для экспертов, занятых разработкой новых методов! Но я ведь теперь безработный, так что методы работы меня заботят мало. Я до сих пор почитываю книги, написанные пионерами вашего движения. А вы?Мхенди сел и сразу же поднялся снова.
— Господин председатель, я забыл сказать самое главное. Если случится, что мое выступление попадет, хотя бы частично, в газеты, я бы очень хотел, чтобы поместили и мою благодарность простым, честным, далеким от политики людям вашей страны, чьи протесты помешали правительству Великобритании выдать меня моим врагам, когда правительство Плюралии потребовало моего возвращения. Я глубоко благодарен им.
Мхенди сел. В зале воцарилось долгое неловкое молчание.
Английская часть аудитории была растеряна. Многие африканцы не поняли выступления. В большинстве своем это были панафриканцы, почти ничего не знавшие о Плюралии. Они ждали от легендарного Мхенди бурной, зажигательной речи, а не этих грустных, спокойных, неторопливых слов. Они поворачивались и удивленно смотрели на Мхенди. Мэби, сидевший рядом, взял его за локоть.
Смущен был даже председатель. Он неуверенно откашлялся.
— Надеюсь, что в дальнейшем ораторы будут говорить по существу. И еще, я могу заверить мистера Мхенди, не такие уж черствые у нас сердца…
Он сел в замешательстве, очевидно не зная, что еще сказать.
Мхенди закурил трубку и откинулся назад. Встал Лэнвуд.
— Господин председатель…
— Прошу вас, — сказал председатель.
— Для протокола, я — Томас Лэнвуд, лидер группы «Свободу Африке». Мистер Мхенди своим выступлением внес личную нотку в обсуждение политической обстановки в колониях. Вы понимаете, конечно, что наш коллега, который понес недавно такую утрату, переживает сейчас тяжелую душевную драму. Поэтому я хотел бы с объективных позиций повторить то, что сказал он, и несколько развить его мысль.
Прежде всего, с вашего позволения, я хочу ответить даме, которая с таким презрением говорила о «черной элите». Между прочим, хотел бы заметить, что я уже много лет бываю на всякого рода конференциях, но мне еще ни разу не приходилось слышать столь грубых шовинистических выпадов, какие позволила себе она в той части речи, которая касалась Мхенди…
Дама так и взвилась:
— Я протестую, господин председатель. Это оскорбление…
К ее протесту присоединились другие белые. Африканцы аплодировали.
— Мы молча выслушивали ваши оскорбления, — загремел Лэнвуд, покрывая шум. — Теперь послушайте нас.
— Не надо личных счетов, — крикнул председатель, ударив молотком по столу.
Эти слова вызвали новый взрыв негодования. Министр совещался с председателем и другими членами президиума. Лорд Росли — тот самый, что был на вечеринке у Лоис, взял в свои руки бразды правления.
— Дамы и господа! — закричал он. — Товарищи! Прошу вас!
Он поднял кверху руки и, стоя так, ждал. Понемногу зал стих.
— Когда в зал конференции врываются страсти, разум отступает. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь сказал, что на нашей конференции разуму пришлось отступить. Я уверен, наша уважаемая гостья— член парламента — не обидится, если я скажу, что большинство членов президиума находят ее слова о «черной элите» чересчур резкими. Но она — так же как и мистер Лэнвуд — имеет право на собственное мнение, и мы выслушали ее, не перебивая. Так выслушаем же, не перебивая, и мистера Лэнвуда. Продолжайте, мистер Лэнвуд.
— Благодарю вас, господин председатель, — сказал Лэнвуд. — Я счел бы свой долг невыполненным, если бы не упомянул, хотя бы между прочим, о подобном проявлении шовинизма со стороны члена партии, стоящей на стороне прогресса. А теперь перехожу непосредственно к вопросу, поднятому этой дамой. Вы должны, как она сказала, занять непримиримую позицию по отношению к «черной элите» — этому честолюбивому беспринципному меньшинству. Иными словами, вы должны занять непримиримую позицию по отношению к нам, поскольку мы и есть те люди, о которых она говорила. Превосходно! Теперь все ясно. Мы находимся в стане откровенного империализма, где торжествует принцип «разделяй и властвуй». Оторвите руководство от народных масс! Сейте вражду в сердцах простых людей к их руководителям — вот что проповедует эта дама. В одном отказать ей нельзя — она говорит то, что думает. По крайней мере, мы теперь знаем, с кем имеем дело!