Горняк. Венок Майклу Удомо

— Ах, Майкл… Дорогой… дорогой мой!

— Здравствуй, Лоис!

Они вышли из здания вокзала и пошли в город, приютившийся между горами и морем. Удомо взглянул вверх на горы, потом снова на гладкое, как зеркало, море. Безжалостное тропическое солнце жгло землю. Он снял пиджак, кинул его поверх чемодана и ослабил галстук.

— Замечательно! — сказал он.

— Я знала, что тебе здесь понравится… Ты завтракал?

— Где я мог позавтракать? В ресторане первого класса? Ты не должна была этого делать, Лоис.

— А как еще я могла вытащить тебя? Пришлось купить билет и послать.

— Но ведь это стоит бешеных денег.

— Зачем нужны деньги, если их не тратить? С собой в могилу все равно не заберешь. А мне таю хотелось, чтобы ты приехал. Так что не ворчи, пожалуйста.

— Ты невозможный человек, Лоис.

— Ну и пусть! Пошли, вон там есть кафе. Осторожно — машина! Здесь они ездят не по той стороне.

Они перешли улицу и сели за маленький столик под огромным пестрым зонтом, прямо на тротуаре. Лоис заказала фрукты и кофе.

Солнце и морской воздух позолотили кожу Лоис, сделали ее упругой и свежей. На ней было яркое ситцевое платье с плотно облегающим лифом и широкой пышной юбкой, — здесь, слава богу, можно было не кутаться.

— Ты прелесть, — сказал он.

— Очень рада… Только не смотри на меня так, Майкл. Под твоим взглядом я становлюсь глупой девчонкой. Могу разреветься или поцеловать тебя при всех.

— Я не возражаю.

— А я возражаю… Не забывай, что я чопорная англичанка.

— Ты прелестная англичанка.

— Перестань, Майкл!

Она потянулась через стол и сжала ему руку. Старенький почтенный официант, говоривший по-французски с сильным итальянским акцентом, ласково улыбнулся, глядя на них.

После завтрака они пошли через город, по отлого поднимавшимся улицам. Скоро виллы и приморские гостиницы остались позади. Самый город оказался всего-навсего разросшейся деревней. Нарочитая роскошь курортной части уступала здесь место обычной деревенской нужде. Встречавшиеся люди были сухощавы и смуглы. В их непринужденных движениях и речи Удомо почудилось что-то родное.

— Совсем как у нас, — сказал он, — и солнце такое же, только наше жарче, и люди такие же, только наши потемнее да покрикливей.

— Когда-нибудь я у вас побываю, — сказала Лоис.

— Они тебе понравятся.

Лоис перестала сдерживать себя — взяла его за руку. Они пошли вверх по пологому склону и скоро выбрались из города, оказались над ним. Капли пота блестели на лбу Удомо. Рубашка прилипла к телу. Сойдя с дороги, по которой они шли от самого городка и которая убегала, извиваясь, наверх в горы, Лоис опустилась на траву.

— Привал на полпути, — сказала она.

Удомо сел рядом и вытер лоб.

— Ух! Ну и жара! Я весь мокрый. А ты почему нет?

— Привычка. Я же здесь выросла.

— Но я-то вырос в Африке.

— У вас не такое солнце. У нас жара сухая, а у вас влажная, липкая. Ты к своей привык, а я к своей.

Он потянулся к Лоис. Но его остановил звук голосов. По дороге шли двое крестьян, ведя за собой вереницу нагруженных осликов. Проходя мимо, они поздоровались с Удомо и Лоис.

Далеко в море виднелся пароход, он казался неподвижным, пока не нырнул вдруг за линию горизонта. Необъятная, одушевленная масса воды мирно дремала под утренним солнцем. Не видно было даже белых брызг от разбивающихся о берег волн.

— Пора идти. — Лоис вскочила на ноги.

Земля здесь поднималась террасами, покрытыми простиравшимися на много миль виноградниками.

Они дошли до места, где начинался крутой подъем. Здесь проселочную дорогу, идущую дальше в горы, пересекала узенькая тропинка. Они свернули по ней вправо.

— Вот мы и дома, — сказала Лоис.

Коттедж стоял на большом ровном участке, обнесенном изгородью. Вокруг дома росли чахлые фруктовые деревья, сбоку расстилался давно не стриженный газон, тут же валялись обломки детских качелей; альпийский садик, разбитый когда-то перед верандой, зарос сорняками.

Лоис быстро прошла вперед и открыла дверь. На пороге она повернулась к Удомо. Лицо у нее вдруг стало совсем детским.

— Добро пожаловать в мое родовое поместье, Майкл.

Он поставил чемодан, и, переступив порог, привлек Лоис к себе. Когда она подняла наконец на него глаза, они были мокры.

— Ты всегда делаешь то, что надо, Майкл.

— Тебе очень дорого — все это?

— Дороже нет ничего на свете.

Он пропустил сквозь пальцы пряди ее сильно отросших волос.

— Скажи, что ты меня любишь, — попросила она.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Милый…

Они лежали рядом на траве перед домом. Солнце уже утратило свой беспощадный металлический блеск и мирно покоилось на западе, по ту сторону огромного водного пространства. Теперь оно освещало только самые высокие вершины. В медленно надвигающихся сумерках это были единственные островки света.

Лоис отыскала старый заржавленный серп, и Удомо, выспавшись, принялся ловко орудовать им. Теперь лужайка, на которой они лежали, могла сойти за настоящий — хоть и пожелтевший — газон.

Юркие короткохвостые ящерицы шныряли по стенам дома, они двигались взад и вперед, по кругу и по диагонали. Взрослые — длиннохвостые и важные, держались с достоинством. Они оживали только, когда нужно было выбросить язык и схватить глупую зазевавшуюся букашку.

— Прислушайся, — прошептала Лоис.

В наступающих сумерках набирал силу хор цикад.

— Совсем как дома, — сонно пробормотал он.

Лоис перевернулась на живот, приподнялась, опираясь на локти, и заглянула в его обращенное к небу лицо.

— Это и есть твой дом, Майкл. Если бы мы могли прожить здесь всю жизнь!

Он открыл глаза. Лоис прочла в них предостережение.

— Не прячься в свою скорлупку, Майкл.

— Ты же знаешь, что я должен вернуться.

— Ничего ты не должен.

— Должен. Ты сама знаешь.

— Знаю. Но дай мне помечтать, не прячься сразу же. Ведь правда, было бы чудесно прожить здесь всю жизнь. Я хочу помечтать. Я знаю, что твоя мечта о свободе уведет тебя, но можно и я помечтаю, что это наш дом на всю жизнь?