Горный поход
Шрифт:
Командир полка хмурился и недоумевал:
— Что же синие, сквозь землю провалились?
Не любил командир приятных известий.
Потом сообщила разведка: где-то видели маленькие группки противника. Бойцы армянской роты случайно столкнулись с отделением синих, с разведкой должно быть. Взяли в плен, но допросить не могли, отвели к командиру. Пленные ничего не говорили.
Командир полка хмурился. Он стоял на командном пункте и то и дело нацеливался биноклем в окрестные горы.
В бинокль было видно: далеко на востоке белая, молочная, туманная полоса — это море. Затем ближе — зеленая
Командир полка нетерпеливо отводит бинокль: не море его интересует, ближе, ближе… А ближе — горы в сплошной зелени. Ничего не разглядишь.
Какой-то шум привлекает его внимание.
Прямо на командный пункт из зарослей рододендрона вдруг вылезает командир «неприятельских» частей. С него льет пот. Бинокль болтается на груди, в руках у командира — флажок. Его лицо выражает дикое удивление. Он сам поражен тем, что вот без всякого вылез на противника, да еще на командный пункт. Сзади него выступают из зеленой листвы бойцы. Они топчутся на месте.
На командном пункте смятение.
Что же произошло?
А вот что.
Разведывательный отряд синих имел целью выяснить расположение наших огневых точек, систему огня обороны и, если возможно, заглянуть за передний край.
Выполнить эту задачу он решил боем. Для этого нужно было захватить во что бы то ни стало какой-нибудь участок противника и, вызвав на себя огонь обороны, тем самым обнаружить его расположение. Разведотряд синих выбрал для удара высоту 205, которая господствовала над местностью, имела подступы и была нужна обороне.
Отряд разбился на две части. Успех мог быть только в том случае, если обе эти части ударят одновременно, но одна часть задержалась «химпробкой», устроенной нашими саперами, и не подоспела, другая же часть, не замеченная нашим боевым охранением и сама не заметившая его, благополучно вылезла прямо на командный пункт к своему и общему удивлению. Дружного удара не получилось.
Смятение на командном пункте царило только несколько минут. Уже отдали командиры быстрые команды своим подразделениям. Уже бросились в штыки оборонявшие пункт части, с «ура» налетели на дерзкую разведку противника, вот уже сбросили ее с высоты.
Командир полка уже не хмурился. Он знал, что вторая колонна синего отряда, освободив наконец путь от химической «пробки», движется с правого фланга. В бинокль видны небольшие группки: взводы противника.
— Так, так, так, голубчики…
И уже бежит к телефону начальник штаба.
— Грузинская рота? Келадзе? Товарищ комроты, немедленно выбросьтесь на безымянную высоту, что у пересечения дорог Осетур — Аламбари. Приказ: преградить путь наступающему противнику.
И командир полка видит в бинокль: быстрые грузины уже вытянулись на дорогу. Вот они у высоты. Успеют? Успеют. Высота захвачена. Путь противнику прегражден.
Горнист звонко играет отбой, а начальник экспедиции поучительно говорит окружающим его командирам:
— Вот наглядно: роль боевого охранения в горах и… как оно еще плохо действует. Смотреть нужно, товарищ, — говорит он смущенному командиру охранения. — В оба смотреть нужно.
ПЕРЕВОДЧИК
ОСМАННесколько домов, колодец, мечеть с высоким минаретом — это и есть Чахати.
Около колодца группка местных жителей. Смотрят на нас весело, любопытно. Спешиваемся.
— Чахати? — спрашиваю старого аджарца. Рыжие усы, очень густые, торчат у него прямо из носа, как щетки, падают и закрывают губы. — Чахати? — Я отлично знаю, что это Чахати, другому нечему быть, но спросить надо. Из вежливости, что ли.
Старик охотно отвечает.
— Чахати, Чахати… — и мигает утвердительно рыжими ресницами. — Да, да, Чахати… — Он думает, может быть, что я не понял, обводит пальцем вокруг дома, колодец, мечеть с высоким минаретом и утвердительно, убежденно произносит: — Чахати.
— Спасибо… Мадлоб… Мадлоб…
Грузинское слово приводит его в восторг, и он быстро начинает говорить по-грузински. Но тут я позорно пасую.
Горский, работник подива, возле колодца уже завел беседу. Он знает несколько грузинских слов и оперирует ими ловко. Около него группа детишек, за ними взрослые.
— Пионер? — тычет Горский пальцем черного мальчугана. Тот смущается и шарахается, прячется за взрослых. Все смеются. Тогда из группы детворы выступает мальчик лет десяти. Он в штанишках, достигающих пяток. Синие помочи придают ему вид парижского Гавроша. Руки в карманах. Кепка на затылке.
— Они по-русски не понимают, — произносит он важно по-русски.
— А ты хорошо понимаешь?
Он снисходительно улыбается.
— Вы же видите, — роняет он и удивляется, какие взрослые глупые.
— Да, да, — смущаемся мы. — Ты здешний?
— Нет, я из Батума. Я в гости приехал.
Детвора и даже взрослые с уважением смотрят на мальчика, который так бойко и солидно разговаривает по-русски с военными.
— А как звать тебя?
— Осман.
— Вот что, Осман, — обращается к нему Горский, — спроси у жителей, знают ли они, зачем идет Красная Армия в горы?
Осман охотно соглашается и быстро спрашивает жителей. Затем, довольный своей ролью переводчика, обращается к нам.
— Они говорят, знают, — важно сообщает он. — Маневры…
— Ты скажи им, — Горский тоже доволен этой оригинальной формой политработы, — скажи им, что мы здесь учимся защищать их и горы от буржуазии. Понимаешь?
— Как же… Буржуазия, кулак, да?
— Вот-вот. Передай им.
— Они говорят, что буржуев надо бить, — переводит он нам.
— Ну, а спроси: если будет война, если буржуй пойдет сюда, в горы, поддержат ли они нас, Красную Армию?
Перевод Османа перебивается многочисленными возгласами. Весело смеясь, кричат ему что-то взрослые.
— Они говорят, поддержат, — с бесстрастной важностью переводчика сообщает Осман и, не сдержавшись, — ведь ему только 10 лет, — улыбаясь добавляет: — Я сам буду красным командиром, когда вырасту.
Мой рыжеусый старичок проталкивается сквозь толпу, подходит к Осману и что-то ему говорит, хитро щурясь в нашу сторону.
— Он говорит, — переводит Осман, — если власть хорошая, то и все к ней будут хорошие. Советская власть хорошая — ее они поддерживают, а если будет плохое делать — так никто не будет поддерживать.