Город Бездны

– Значит, им по зубам даже пересадка памяти?

– Не уверен, что внедренная память устойчива. Но в том, что они смогли протралить Родригеса достаточно глубоко, я не сомневаюсь. У этого типа оказалось достаточно сведений, чтобы не вызывать у нас подозрений. Кстати, вас не удивляет, что они смогли столь убедительно изменить его внешность?

Он помедлил, затем неохотно ответил:

– Мне известно, что они… могут делать определенные изменения.

Иногда казалось, что я знаю Кагуэллу, как никто другой. Временами мы были почти как братья. Я отдавал себе отчет, что в порыве вдохновения он способен на фантастические проявления жестокости, превосходящие любые мои замыслы. Самому мне жестокие поступки давались нелегко – подобно усердному музыканту, от природы не способному творить с виртуозной легкостью гения, я, можно сказать, возмещал нехватку таланта трудолюбием. Но мы видели ситуацию схожим образом, судили о людях с одинаковым цинизмом и обладали врожденным умением пользоваться оружием. Однако порой – как в этот момент – возникало такое чувство, будто я встретил Кагуэллу впервые, и думалось, что он никогда не поделится своими бессчетными тайнами. Я вспомнил свой давешний разговор с Гиттой. Она дала понять: все, что я знал о Кагуэлле, лишь верхушка айсберга.

Через час мы тронулись. Вайкуна и обе половинки тела Родригеса были помещены в гробы-холодильники и погружены в машину, которая шла последней. До сих пор эти ударопрочные контейнеры служили для хранения пайков. Как и следовало ожидать, наша экспедиция перестала быть развлекательной поездкой. Разумеется, я и не считал ее таковой в отличие от Кагуэллы. Теперь, наблюдая, как он стоит на тропе и всматривается в даль и как вздуваются при этом мышцы на его шее, я почти физически ощущал его напряжение. Рейвич был совсем близко.

– Извини, что наехал на тебя, Таннер, – сказал Кагуэлла позже, когда мы остановились, чтобы починить турбину.

– Я бы все равно поступил так, как поступил.

– Но разве дело в этом? Я доверяю тебе, как брату. Доверял и раньше, и сейчас. Ты спас всех нас, когда убил Родригеса.

Впереди, над дорогой, порхала какая-то зеленая тварь с кожистыми крыльями.

– Я не могу называть этого гада Родригесом. Настоящий Родригес был хорошим парнем.

– Конечно… я выразился коротко, но не точно. Ты уверен, что у нас не появятся новые самозванцы?

Я немного подумал.

– Мы от этого не застрахованы… хотя маловероятно. Родригес вернулся из поездки. Больше никто из нас не покидал Дом Рептилий в последние несколько недель. Не считая, разумеется, вас и меня – мы навещали Орканью. Но себя, думаю, заподозрить трудно. Еще Вайкуна, но с него подозрения снимаются… можно сказать, автоматически.

– Хорошо. Еще один вопрос… – Он сделал паузу и подозрительно покосился на своих людей, которые не слишком профессионально молотили по какому-то механизму под капотом машины. – Тебе не кажется, что на самом деле это мог быть Рейвич?

– Двойник Родригеса?

Кагуэлла кивнул:

– Ведь он говорил, что со мной поквитается.

– Возможно… но мне сдается, что Рейвич идет с основным отрядом. Орканья сказал нам то же самое. Возможно, самозванец рассчитывал побыть с нами, не раскрываясь, пока не появятся остальные.

– И все-таки это мог быть Рейвич.

– Едва ли. Разве что ультра оказались еще умнее, чем мы думали. У Рейвича и Родригеса совершенно разные конституции организма. Я могу поверить, что парню изменили лицо, но вряд ли хватило бы времени переделать скелет и мускулатуру – за несколько дней тут не управишься. А потом еще и перепрограммировать координацию движений, чтобы он не стукался о потолок. Нет, они подобрали наемника, который сложен примерно так же, как Родригес.

– А он не мог предупредить Рейвича?

– Возможно. Но похоже на то, что Рейвич не принял предостережения всерьез. Сигналы от оружия продолжают двигаться к нам с обычной скоростью.

– Значит, по большому счету ничего не изменилось?

– По большому счету – не изменилось, – согласился я, но мы оба не слишком в это верили.

Вскоре, вопреки стараниям наших бойцов, турбина вновь запела, и мы отправились дальше. Я всегда серьезно относился к вопросу безопасности экспедиции, но теперь удвоил свои усилия и отдал новые распоряжения. Отныне никто не должен был выходить за пределы лагеря в одиночку и без оружия. Впрочем, это не относилось к Кагуэлле, он даже под угрозой смерти не отказался бы от своих ночных вылазок.

Лагерь, который нам предстояло разбить этим вечером, должен был играть роль базы в нашей операции, поэтому я не пожалел времени и нашел оптимальное место для размещения палаток. Стоянка не должна просматриваться с дороги и при этом должна находиться достаточно близко, чтобы с нее можно было атаковать группу Рейвича. Не хотелось бы оказаться слишком далеко от склада боеприпасов. Значит, палатки следует разместить между деревьями, не более чем в пятидесяти-шестидесяти метрах от дороги. До наступления ночи мы могли выкосить стратегически важные участки, чтобы растительность не мешала стрелять из подлеска, и подготовить пути для отступления на тот случай, если люди Рейвича начнут подавлять нас ответным огнем. А позволит время, так мы расставим ловушки или мины вдоль других, более очевидных путей отхода.

В ту минуту, когда я мысленно чертил перед собой карту, нанося на нее скрещенные линии смерти, на просеке показалась змея.

Я почти перестал следить за дорогой, и только резкий оклик Кагуэллы заставил меня сообразить, что происходит нечто неладное.

– Стой! – скомандовал он, и наши машины шлепнулись брюхом оземь.

Метрах в двухстах впереди, там, где дорога уходила за поворот, из зеленой завесы высунулась гамадриада. Над бледной башкой тошнотворного зеленоватого цвета нависали оливковые складки светочувствительного капюшона – он напоминал раздувшийся капюшон королевской кобры. Змея пересекала дорогу справа налево – она ползла к морю.

– Почти взрослая, – заметил Дитерлинг, словно речь шла о жужелице, шлепнувшейся на лобовое стекло.

Голова гамадриады была немногим меньше нашей машины. За ней уже показались первые несколько метров извивающегося тела. Шкуру покрывал узор, такой же как я видел на спирали, обвивающей дерево гамадриад, – совсем как у обычной змеи.

– По-твоему, сколько в ней метров? – поинтересовался я.

– Тридцать – тридцать пять. Я видел и покрупнее. Если не ошибаюсь, в семьдесят первом году мне попалась шестидесятиметровая. Но эта тварь уже почти взрослая. Если она сможет найти дерево подходящей высоты, которое достигает полога, то, вероятно, вступит в слияние.

Голова достигла кустов на другой стороне просеки. Тварь медленно ползла мимо нас.

– Подъезжай поближе, – произнес Кагуэлла.

– Вы уверены? – возразил я. – Здесь мы в безопасности, она скоро уберется. У нее нет инстинкта самосохранения, но вдруг она решит, что мы годимся в пищу? Вы точно хотите рискнуть?

– Ближе, – повторил он.

Я завел турбину, выставил минимальные обороты – так, чтобы машина только приподнялась над землей, – и немного подал ее вперед. Считается, что у гамадриад нет органов слуха, но вибрации почвы – совсем другое дело. А если змея, почувствовав отраженную от земли дрожь воздушной подушки, решит, что приближается добыча?

Пересекая дорогу, гамадриада постоянно держала переднюю часть тела приподнятой над землей. Движения огромной твари были медленными и плавными. Ничто не говорило о том, что она заметила наше присутствие. Возможно, Дитерлинг прав: змея занята поисками подходящего дерева, вокруг которого можно обвиться, чтобы забыть об изнурительном «шевелении мозгами» и необходимости куда-то двигаться.

Теперь ее отделяло от нас метров пятьдесят.

– Стой, – проговорил Кагуэлла.

На этот раз я повиновался охотно. Когда я обернулся, он уже выпрыгивал из машины. Теперь мы слышали непрестанный низкий гул, с которым рептилия проталкивала свое тело сквозь заросли. Никакое животное не могло издавать подобных звуков. Больше всего это напоминало грохот танка, сминающего все на своем пути.