Город падающих ангелов

По версии Джеймса, рассказчик приезжает к Джулиане Бордеро в ее полуразрушенный дворец в богом забытом уголке Венеции и просит ее сдать ему комнаты под тем предлогом, что он обожает цветы и потому хочет жить во дворце с садом; но сады в Венеции большая редкость, и он, если поселится в ее доме, наймет садовника, восстановит задушенный сорняками внутренний двор и заполнит дом цветами. Старуха соглашается. Он поселяется в доме, восстанавливает сад, засыпает женщину охапками цветов и даже приглашает младшую мисс Бордеро провести с ним целомудренный вечер на площади Сан-Марко. После смерти старой леди он просит ее племянницу отдать ему письма тети, но та нервно отвечает, что, возможно, отдала бы ему эти письма, если бы он был «членом семьи». Ошарашенный рассказчик отвергает предложение, но на следующее утро говорит женщине, что передумал: он готов принять предложение. Но уже поздно; она тоже изменила свое намерение. «Я сделала важную вещь, – говорит она. – Я уничтожила письма… Этой ночью я сожгла их, одно за другим, на кухне… Это отняло у меня массу времени – их было так много».

«Письма Асперна» скорее новелла, чем роман, – психологический триллер, очень короткий по сравнению с «Крыльями голубки», и к тому же намного легче для восприятия. Какими бы разными ни были два эти произведения, их объединяет, по меньшей мере, одна важная тема: притворная любовь как средство обретения чего-то ценного. В «Крыльях голубки» на кону деньги, в «Письмах Асперна» – письма знаменитого поэта.

«Письма Асперна» долго были моей любимой книгой, и в мои прежние визиты в Венецию я частенько прогуливался вдоль Рио-Марин, чтобы бросить взгляд на палаццо Капелло, обветшавший розовый дворец, который Джеймс использовал как образ угасающего приюта Джулианы Бордеро. Здание казалось совершенно запущенным и необитаемым. Было впечатление, что его к тому же и разграбили. Насколько я мог судить по виду интерьера, глядя сквозь грязные оконные стекла, в комнатах ободрали все – от каминных плит до карнизов. Когда я однажды смотрел в окно, открылась калитка в садовой стене и оттуда вышла женщина с суровым лицом. Я спросил, можно ли мне взглянуть на сад.

– Gardino privato [34] , – резко ответила женщина, захлопнула калитку и пошла прочь вдоль канала.

Мысли о «Письмах Асперна» пришли мне в голову приблизительно через месяц после пожара в «Ла Фениче», когда я прочитал в «Иль Газеттино», что на сто первом году жизни умерла Ольга Радж. Так же, как вымышленная Джулиана Бордеро, Ольга Радж была американкой, дожившей в Венеции до преклонного возраста, и бывшей любовницей давно умершего американского поэта, в данном случае Эзры Паунда. Подобно Клер Клермонт и Байрону, они с Паундом стали родителями незаконнорожденной дочери. Однако на этом, кажется, все сходство и заканчивалось.

34

Сад – частное владение (ит.).

Удивительные отношения между Ольгой Радж и Эзрой Паундом продолжались пятьдесят лет, несмотря на бесчисленные препятствия: его брак с другой женщиной, перипетии Второй мировой войны, осуждение Паунда за государственную измену и его тринадцатилетнее принудительное психиатрическое лечение после того, как его признали недееспособным и не подлежащим уголовному преследованию. Связь между Ольгой Радж и Эзрой Паундом не была, в отличие от связи Клермонт и Байрона, мимолетной интрижкой.

В отличие от Клер Клермонт и Джулианы Бордеро, у Ольги Радж была своя насыщенная жизнь. К тому времени, когда познакомилась с Паундом, Ольга была известной концертирующей скрипачкой. Позднее, занимаясь исследованием музыки Антонио Вивальди, она нашла 309 его концертов, не исполнявшихся несколько столетий – если они вообще когда-нибудь исполнялись. Под влиянием и с помощью Паунда она организовала проведение фестивалей Вивальди, сыграв решающую роль в возрождении интереса к этому композитору.

После смерти Паунда в 1972 году Ольга продолжала жить в их крошечном домике неподалеку от церкви Салюте. Она жила одна (у нее не было племянницы – старой девы), но ее никак нельзя было назвать затворницей. Она любила общество, и, по всем меркам, была очаровательной, яркой, умной, энергичной и разговорчивой женщиной.

Любопытно было посмотреть на дом, где жили Эзра Паунд и Ольга Радж, и я отправился к Рио-Форначе, стоячему каналу в тихом районе Дорсодуро. Там, пройдя несколько шагов, в тенистом тупике я нашел дом номер 252 по Калле-Кверини, узкий трехэтажный особнячок. Над дверью была закреплена мраморная табличка с надписью: «Неизменно любивший Венецию титан поэзии Эзра Паунд жил в этом доме полстолетия».

Матовые стекла не позволяли заглянуть внутрь, но из соседнего дома явственно доносились шорохи, а в окнах я видел силуэты людей. Это был тот самый дом, который, как я сразу вспомнил, Роуз Лоритцен унаследовала от своей матери. Она говорила мне, что отдала его англиканской церкви под дом священника. Я постучал в дверь. Передо мной появился седовласый мужчина с открытым приветливым лицом, говоривший с акцентом американского южанина. Это был преподобный мистер Джеймс Харкинс, священник англиканской церкви Святого Георгия.

– Ничего страшного! – сказал он, когда я, представившись, извинился за неожиданный визит. – Я бы даже сказал, что вы пришли вовремя! Мы с женой как раз собираемся пить коктейль – не так ли, Дора? Не хотите к нам присоединиться?

Из крошечной, размером с большой шкаф, кухни вышла, улыбаясь и снимая передник, маленькая темноволосая женщина.

Преподобный Харкинс щедро плеснул «Бифитер» в мерную чашку.

– Вы же любите сухой мартини, не правда ли? – Он повернулся ко мне, приподняв брови в ожидании утвердительного ответа. – Между прочим, можете называть меня Джимом.

Мы уселись в кресла в уютно обставленной гостиной. Вежливость требовала, чтобы я повременил с вопросами об Эзре Паунде и Ольге Радж, и я спросил о церкви Святого Георгия.

– О, мы живем очень скромно, – ответил он, – очень скромно. – Он пригубил мартини и умолк, наслаждаясь вкусом. – Здесь англиканское священство – удел пенсионеров. Жалованья у нас нет. В этом доме, правда, мы живем бесплатно; нам оплачивают коммунальные услуги и медицинскую страховку.

– Когда у вас проходят службы? – поинтересовался я.

– По воскресеньям. Утром, в десять тридцать, святое причастие – в одиннадцать тридцать.

– Вечерних служб не бывает?

– М-м-м… нерегулярно. – Преподобный Джим задумчиво поболтал напиток, несомненно, вспомнив, как в один решительный момент в далеком прошлом он столкнулся с необходимостью выбирать между вечерней молитвой и коктейлем и предпочел коктейль.

– Много людей посещает службы? – спросил я.

– По воскресеньям в церкви собирается от двадцати пяти до пятидесяти человек, – ответил он, – по большей части приезжих. Но если вы спрашиваете о постоянных прихожанах… – Он на мгновение задумался. – О, должен признать, их не больше шести, включая Дору. – Он добродушно улыбнулся. – Из этих шести к тому же не все ходят в церковь регулярно.

– Значит, у вас очень тесный и маленький приход? – сделал я выдающееся наблюдение.

– Да, но это очень хорошее место для служения. Мы имеем более высокий статус и престиж, нежели заслуживаем. Нас всегда приглашают на культурные события и мероприятия Красного Креста. Обычно я надеваю церковное облачение, когда выхожу из дома, даже, если не иду на службу, чтобы люди видели: я здесь – со знаменем и в форме. На самом деле в этом и заключается моя цель. Быть здесь, если я кому-то потребуюсь. Мне нравится думать о церкви Святого Георгия как о храме шаговой доступности.

Рядом зазвонил церковный колокол, и ему тотчас ответил еще один колокол в отдалении.

Преподобный Харкинс прислушался.

– Салюте и Джезуати.

– О нет, Джим, – возразила Дора. – Мы вряд ли услышим отсюда Джезуати. Должно быть, это Реденторе.

– Верно, верно, – согласился Джим.

– Позвольте спросить у вас кое-что, – сказал я. – Насколько близко вы были знакомы с вашими бывшими соседями, Эзрой Паундом и Ольгой Радж?

Дора оживилась.

– Ну, Паунд умер за несколько лет до того, как мы сюда приехали, – сказала она, – а Ольга по большей части жила в Тироле, с дочерью, Мэри де Рахевильц. Но священник, который жил здесь до нас, очень хорошо знал Ольгу и рассказывал нам о ней. Она была миниатюрной, как крохотная птичка. Она была восхитительна. У нее были искрящиеся глаза, и даже когда ей уже было за девяносто, она одевалась очень стильно. Интересовалась она буквально всем. Но знаете, Венеция – ужасное место, чтобы жить здесь в старости.