Город падающих ангелов

Отец отправился в муниципалитет и обнаружил, что тамошние бюрократы еще не утвердили передачу права собственности на дом, и мы смогли снова переписать его на имя бабушки. Но продажа архива стала уже свершившимся фактом.

Когда мы показали контракты бабушке, она сказала: «Я никогда не видела эту бумажку. Я никогда не подписывала такой документ».

Мы также заметили, что в контракте на продажу архива было сказано, что она уже получила пятнадцать миллионов лир, эквивалент семи тысяч долларов, и, возможно, она и в самом деле получила эти деньги, но мы не нашли никаких записей об этом. Когда мы попытались встретиться с Джейн, чтобы все это с ней обсудить, та стала буквально бегать от нас. Она не приходила на назначенные встречи.

Вальтер перелистнул несколько страниц.

– Вот, пожалуйста, – сказал он. – Мы с отцом договорились встретиться с Джейн в ее доме, но когда мы в назначенное время пришли, ее там не оказалось. Зато мы нашли вот такую записку. – Он извлек из папки карточку три на пять дюймов. – Здесь сказано: «Мне очень жаль, что вам пришлось понапрасну перейти ponte [42] ».

Когда все это произошло, бабушке было девяносто три года, – продолжал Вальтер. Он имел в виду, что, если бы тактика Джейн продолжалась достаточно долго, то вопрос разрешился бы сам собой, так сказать, биологическим путем. После смерти Ольги весь архив остался бы у Джейн. – Но ирония ситуации заключалась в том, что бабушке было суждено прожить сто один год! – сказал Вальтер.

42

Мост (ит.).

– Нет, – заговорила Мэри, – ирония ситуации заключалась в том, что меня уволили из Йельского университета!

– Ольга Радж и ее семья стали жертвами этой аферы дважды, – сказал Вальтер. – Во-первых, бумаги архива бабушки уплыли фонду. Потом в ходе переговоров с Йелем семья получила меньше истинной стоимости архива, а Ральф Франклин, ставший директором библиотеки Бейнеке, уволил мою мать с должности куратора архивов Паунда. При этом мистер Франклин никогда не любил решать организационные вопросы; их решал предыдущий директор.

Вальтер перелистал еще несколько страниц.

– Вот чек на шестьсот долларов, уплаченных бабушкой юридической фирме в Кливленде, в Огайо. Шестьсот долларов! У бабушки никогда не было денег. Я не понимаю, почему ей вообще что-то пришлось платить юридической фирме. Достаточно было дарения дома и архива.

Моя бабушка, возможно, и числилась президентом фонда, но только номинально. Исключительные права в фонде присвоила себе Джейн Райлендс. Она положила принадлежавшие бабушке записные книжки Годье-Бжески в банковскую ячейку, и это представлялось разумным, имея в виду их большую ценность. Но когда бабушка и я пришли в банк, чтобы забрать их оттуда, то получили отказ. Банковский служащий сообщил нам, что только Джейн Райлендс имеет право доступа к ячейке фонда Эзры Паунда. Бабушка сказала: «Но я же президент фонда Эзры Паунда!» Банковский служащий на это ответил: «Мне очень жаль, но у нас есть четкие инструкции от миссис Райлендс».

Вальтер перевернул еще несколько страниц красного скоросшивателя.

– А, вот, нашел! – Он вытащил из папки голубой листок бумаги, на котором крупными буквами, словно для ребенка, было написано: «Загляните в ячейку. Пересчитайте записные книжки. Сколько записных книжек вы видите? 1 2 3 4 5 6». Казалось, это был письменный эквивалент медленной, подчеркнуто членораздельной речи, предназначенной для ребенка или, вероятно, старого человека, который, к тому же, несколько растерян и сбит с толка. Текст был не подписан, а тот, к кому он был обращен, не обвел ни одно из предложенных чисел.

– И что все это значит? – спросил я.

Вальтер пожал плечами.

– Я уверен, что эту записку написала Джейн Райлендс. Думаю, это свидетельствует об умственных нарушениях у бабушки и о предосторожности, предпринятой Джейн после того, как начали циркулировать неприятные для нее слухи.

Он снова положил листок бумаги в прозрачный пластиковый файл.

– Иногда Джейн принималась заниматься тем, что не имело никакого отношения к фонду, – продолжил Вальтер. – Бабушке принадлежали две значительные картины – Фернана Леже и Макса Эрнста. Джейн забрала их в музей Гуггенхайма для изготовления рам, как она, во всяком случае, сказала, и для сохранения. Когда мы попросили Джейн вернуть картины, ей потребовалось для этого несколько месяцев, причем она вернула их без рам.

– Вы когда-нибудь спрашивали Джейн, зачем ей все это было надо? – спросил я.

– Да, – ответила Мэри, – и она сказала, что у нее в этом деле чисто деловой интерес. Она говорила об учреждении библиотек Эзры Паунда в крупных городах мира. Там предполагалось проводить симпозиумы, конференции, публикации.

– Об этом она говорила несколько раз, – добавил Вальтер, – о том, что она занялась этим из чисто делового интереса.

– Почему вы не подали иск о признании вашей бабушки недееспособной, а договоров недействительными?

– Нам сказали, что единственным способом аннулировать договоры было возбуждение уголовного дела, – ответил Вальтер. – Нам пришлось бы выдвинуть обвинение в мошенничестве, или circonvenzione d’incapace, что означает «обман инвалида», но к этому мы были не готовы. Кроме того, нам сказали, что ни один венецианский адвокат не возьмется за дело против другого венецианского адвоката или нотариуса. Нам пришлось бы искать адвоката в Милане или Риме.

Вальтер, закрыв папку, отодвинул ее в сторону.

– Хорошо, – сказал я, – но, несмотря на все произошедшее, Джейн и Филипп, как мне кажется, сохранили самые нежные воспоминания об Ольге Радж. У них даже есть ее портрет.

– Вот как? – Мэри, казалось, была искренне удивлена. – И где же он?

– Висит у них в квартире, – ответил я.

– Мне хотелось бы знать, кто за него заплатил.

– Полагаю, его заказала и оплатила сама Джейн, – сказал я.

Улыбка Мэри стала сардонической.

– Все же мне очень хочется знать, кто за него заплатил.

Вернувшись ненадолго в Соединенные Штаты, я целый день провел в библиотеке Бейнеке в Нью-Хейвене. Там я нашел бумаги Ольги Радж, упакованные в 208 коробок, занимавших 108 футов полок. Я прочел десятки писем и других документов, и каждый из них позволял мне заглянуть в мир Эзры Паунда и Ольги Радж.

Одно письмо оказалось интересным своей ироничностью. Оно был от Мэри из Брунненбурга к Ольге в Венецию. Написано оно было в августе 1959 года. Учащиеся и ученые приезжали в замок, охотясь за бумагами Паунда, как «свиньи за трюфелями». Мэри это не на шутку тревожило, и она написала матери. «Прошлой ночью перечитала “Письма Асперна”. Боже, мне хочется развести большой костер и сжечь все документы до единого».

Почти тридцать лет спустя, 24 февраля 1988 года, Мэри снова писала Ольге из Брунненбурга:

Дорогая мама!

Ты просила меня «изложить это в письменном виде». Время дорого, поэтому постараюсь быть краткой: ликвидируй свой «фонд», сделай так, чтобы единственное место, которое мы можем называть домом, было сохранено за дочерью, двумя внуками, четырьмя правнуками того, чьи фотографии ты свято хранишь при себе. Если ты хочешь доверить все «технические детали» Вальтеру, то я уверена, что он с готовностью возьмет на себя эту ответственность. Сейчас же ты поддерживаешь огонь в очаге, который не принадлежит тебе.

С любовью,

Мэри.