Город падающих ангелов

Вечером, в день бала, окна палаццо Вольпи были – впервые за много-много лет – ярко освещены. У ворот покачивалась на волнах целая армада моторных судов, на пристани толпились дамы в вечерних туалетах и мужчины в черных костюмах – и среди них десятки венецианцев.

Значимость бала фонда «Спасти Венецию» в палаццо Вольпи была хорошо понята и далеко за пределами дворца. Это, без сомнения, стало предельно ясно Ларри Ловетту, который тем же вечером давал обед на террасе своего дома. Все отчетливо осознавали, что единственной целью обеда Ларри было обойти конкурентов и лишить их некоторых венецианских гостей. Все понимали также: Ловетт особо подчеркивал, что на его обед надо явиться в деловом костюме, лишь для того, чтобы гости не могли после обеда сразу же отправиться во дворец Вольпи, им пришлось бы заехать домой и переодеться в светские наряды. Друзья Ловетта признавали, что это была одна из редких его ошибок; некоторые усматривали в этом инфантильную озлобленность, что окончательно утверждало их во мнении, что Ловетт озабочен только своим престижем и возвышением, а не сохранением венецианского культурного наследия.

Все это не имело ни малейшего значения для Джованни Вольпи. Пока Питер Дучин играл танцевальную музыку в бальном зале его отца, а Бобби Шорт проникновенно пел свои песни наверху, Вольпи, как обычно, прогуливался по саду, отстранившись от всей этой суеты.

– Я не знаю, – говорил он, – какая разница между «Спасти Венецию» и «Венецианским наследием». Если разобраться, то и те и другие просто организуют популярные туры по принципу «все включено». Я не понимаю, почему американцы не приезжают в Венецию просто для того, чтобы хорошо провести время, а постоянно готовы схватить друг друга за грудки. Вы понимаете, о чем я? Все дело в том, что они приезжают сюда ради выполнения высокой миссии. Почему, собственно, они должны ехать в Венецию, чтобы ее спасать? Это, конечно, очень мило, что они дают деньги. Но это не имеет ничего общего со щедростью. Это означает, что они хотят выглядеть важными. И на самом деле это всего лишь капля в море. Им следует приезжать и просто хорошо проводить время. Точка. Правильно? Погулять. Посмотреть картины. Сходить в хорошие рестораны, как они делают в других городах. Американцы не едут в Париж, чтобы спасать Париж, не так ли? Правильно? Когда вы видите пятисотлетнее венецианское здание, то, вероятно, оно выглядит обветшалым и даже находится в опасности. Но вы не можете говорить о нем, как о «разрушенном». Оно простояло пятьсот лет! «Разрушенная Венеция» – это миф. Вот что я имею в виду, когда говорю о фонде «Спасти Венецию». Забудьте о нем. Венеция спасется сама. Идите спасать Париж!

Глава 13 Человек, который любил других

Я впервые заметил эти граффити – а их было несколько, – когда одним зимним днем прогуливался по продуктовому рынку вблизи Риальто. Несколько дней спустя я увидел еще одно близ площади Сан-Марко, а третье на стене ресторана «Остерия-ди-Санта-Марина». Эти граффити всегда были исполнены красной краской из распылителя и всегда на временных деревянных стенах – без ущерба для капитальных фасадов. Печальный смысл надписей был всегда одинаков: «Одиночество – это не значит быть одному; это когда любовь к другим не находит отклика» («Solitudine non e essere soli, e amare gli altri inutilmente»).

В отличие от многих других, эти граффити имели автора. Они были подписаны именем «Марио Стефани». Стефани был хорошо известным в Венеции и довольно авторитетным поэтом, который появлялся на местном телевизионном канале «Теле-Венеция» пять раз в неделю с короткими комментариями на темы культуры. Это был улыбчивый человек с двойным подбородком и копной непослушных волос. Впервые я увидел его телевизионное выступление чисто случайно. Он произносил сумбурный, неподготовленный монолог, перескакивая с одной темы на другую.

– Прежде венецианцы были великими моряками и пиратами, – говорил он. – Они грабили и привозили разные вещи в Венецию, чтобы сделать ее еще более красивой, – резной мрамор с Востока, золото, драгоценные камни. Теперь люди воруют только для себя. Это очень грустно. Господин дож, – продолжал Марио Стефани, обращаясь к воображаемому гостю, – не хотите ли стакан воды? Вы хотите бокал вина! Не могу вас ни в чем упрекнуть. Бокал вина стоит в Венеции всего тысячу лир (пятьдесят центов). Бутылка воды стоит в три раза дороже.

Потом он перескочил на другую тему.

– Господин дож, – продолжил он, – не хотите прогуляться со мной по площади Сан-Марко? Нет? Вы хотите сказать, что вы не Моисей и не можете заставить воду расступиться? Ну да, это верно, что наводнения становятся все более частыми и уровень воды повышается. Двадцать лет ушло на споры, но никто так и не решился приступить к строительству дамб, которые остановят наводнения. Мне часто приходится слышать, что в проволо`чках повинны люди, финансовый интерес которых состоит в затягивании принятия решения. Господин дож, кажется, вы сомневаетесь: воспользоваться ли водным такси. Но почему? Потому что это дорого стоит. Верно. И вы наверняка замечали, что гондолы тоже дороги. Как и отели. И рестораны. Дорого все, за что платят туристы. Именно эти люди обладают в Венеции реальной властью. Нет, нет, нет, я имею в виду не туристов – я имею в виду таксистов, гондольеров, а также владельцев отелей и ресторанов. Они правят Венецией, и это скажет вам каждый.

Телевизионные программы Стефани были низкобюджетными, снимались одной камерой в черно-белом варианте, и каждая продолжалась не более пяти минут. Все программы начинались музыкальной темой из «Розовой пантеры». В кадре появлялся Стефани, который, глядя с экрана на зрителей, провозглашал: «Венецианские яды и воззвания! Пустая болтовня!» Главной темой всех передач была Венеция.

– Венецианцы – порождения обычаев, – заявил он во время одной передачи. – Вы всегда можете понять, идете вы куда-то слишком рано или опаздываете, только по тому, где встречаете определенных людей. Если вы идете на встречу вовремя, то видите их на такой-то и такой-то улице. Если видите их на предыдущей улице или на следующей, то, значит, вы либо опаздываете, либо идете слишком рано.

Стефани сетовал на исчезновение обычаев и особенностей:

– С улиц Венеции исчезли все кошки. Дело в том, что пропали старушки, которые их кормили. Я очень скучаю по одной пожилой синьоре – она носила платки и тонкие золотые цепочки, которые запутывались в шерсти платков. Одна из моих любимых старушек имела обыкновение приходить в бар и заказывать граппу. Она говорила: «Налейте мне две граппы – одну мне, вторую Франке». Она расплачивалась и, потягивая граппу, все время озиралась по сторонам, повторяя: «Франка? Где Франка? Должно быть, пошла зачем-то в магазин… Мадонна, я устала ждать. Думаю, мне придется выпить и ее порцию». Эта сцена повторялась ежедневно, и каждый раз Франка не приходила. Эта пожилая дама всякий раз выпивала обе порции. Где она теперь? Мне очень ее не хватает.

Стефани говорил о кварталах, особенно о своем, о Кампо-Сан-Джакомо-дель-Орио, красивой площади в районе Санта-Кроче, расположенной в стороне от туристических маршрутов.

– Булочник нашей campo напечатал на своих бумажных пакетах мое стихотворение – из уважения – нет, не ко мне, а к поэзии. Теперь люди приходят к нему и просят два рогалика и стихотворение.

Марио Стефани был истинным патриотом Венеции. Натура у него была щедрая, приветливая. «Всякий, кто любит Венецию, – венецианец, – говорил он, – даже турист, но турист, который задерживается в городе достаточно долго, чтобы понять его. Если же он приезжает сюда только на один день, чтобы потом рассказывать, что он был в Венеции, то нет, такого туриста нельзя считать венецианцем».

Стефани преподавал литературу в школе на материке, и его имя часто появлялось в «Иль Газеттино». Он писал обзорные статьи по литературе и искусству и нередко принимал участие в литературных чтениях и других культурных мероприятиях. Вероятно, наибольшую известность он приобрел одним своим высказыванием, которое здесь часто цитируют: «Если бы у Венеции не было моста, то Европа стала бы островом». Эта фраза превратилась в заголовок одной из книг его стихов.

Каждый год, во время карнавала, Стефани принимал участие в эротико-поэтических чтениях на Кампо-Сан-Маурицио. По собственному признанию поэта, двадцать процентов его стихов были эротическими. При этом они еще были необузданно гомосексуальными. В стихах Стефани часто упоминались мускулы, губы, красота и хорошенькие мальчики. Он говорил, что готов благоговейно преклонять колени перед их красотой. Он рассказывал о мальчике, который однажды в автобусе прижался к нему своими чреслами; вспоминал он и других, кого встречал поздней ночью на campo.

Его эротическая поэзия могла быть игривой и графически точной, но сам он очень серьезно относился к своей роли общепризнанного гея. «Говорить правду – это наивысшее из известных мне проявлений нонконформизма, – повторял он. – Лицемерие же является образующей основой и фундаментом общества. Я никогда не вел двойную жизнь. Я всегда открыто объявлял свой «крест и восторг», никогда не скрывал мое вожделение к мужчине, к сильным мышцам и юношескому телу, вожделение, доставлявшее мне массу страданий и столько же радости».