Город падающих ангелов

– Мы были знакомы с Марио, – сказал Никола, – потому что он, когда ему были нужны фрукты и овощи, заходил к нам, чтобы купить их и заодно навестить моих родителей, моего брата и меня. Рядом был также и его банк. Он был таким хорошим покупателем, что мы предложили ему скидку, но он никогда ею не пользовался. Он говорил: «Mamma mia, какая у вас тяжелая работа! Вам всем приходится так рано вставать. Я не хочу никакой скидки».

Эти теплые воспоминания о дружбе среди овощей и фруктов совершенно не совпадали с рассказом корейской журналистки о безразличии, граничившем с враждебностью. Но чья версия была верной? Франческа, как и Никола, вспоминала Марио почти как члена семьи.

– Марио приходил в больницу, когда я родила Анну, – сказала она. – Был он и на крещении. Мы пригласили его на первую годовщину Анны, и он сказал, что постарается прийти, но незадолго до дня рождения покончил с собой.

– Он когда-нибудь приходил к вам домой?

– Он звонил, когда бывал по соседству, – ответил Никола, – говорил, что у него подарок для Анны, какие-нибудь кастрюли и сковородки для нас. Если нас не было дома, он оставлял подарки на подоконнике, а потом закрывал ставни. Вот такой он был. Вернувшись домой, мы находили его подарки. На самом деле мы в конце концов решили покончить с этим. Я сказал: «Марио, не надо нас задаривать. Нам ничего не нужно».

Мы договорились, что я встречусь с Бернарди у них, а потом мы вместе пойдем в квартиру Марио. Франческа посадила Анну в коляску и дала ей плюшевого мишку.

– Анна, – сказала она, – кто подарил тебе этого мишку? Помнишь? Дядя… дядя… дядя – кто? Дядя Марио! Ты же помнишь дядю Марио.

Анна промолчала.

По дороге к дому Стефани Анну достали из коляски, и она своими ножками преодолела каждый из четырех мостов. Мы с Николой шли впереди.

– Позади уже целый год, – сказал я. – Как изменилась ваша жизнь с тех пор, как вы получили наследство?

– У нас теперь нет проблем с деньгами, – ответил Никола. – Если приходит счет за электричество, нас это не волнует. Теперь я могу включать кондиционер все лето, могу себе это позволить. Но работа у меня осталась прежней. Я все так же встаю в половине пятого утра, еду на лодке покупать фрукты и овощи, а потом везу их назад, в магазин. Единственная разница – я теперь не беру у родителей деньги на это.

– Вы работаете бесплатно?

– Никто не заставляет меня это делать. Я теперь вообще могу не работать, но чувствую моральную ответственность перед родителями и братом. Это правильно, что мы продолжаем работать все вместе.

Бернарди говорил легко и непринужденно, и эта непринужденность не казалась наигранной. Он был обаятелен в своей раскованности, а лицо его часто освещалось обезоруживающей улыбкой, которая в такой ситуации могла показаться странной. В конце концов, его обвиняли в тайной связи с Марио и в причастности к его смерти. И вот, пожалуйста, мы вместе с ним как ни в чем не бывало направляемся к месту предполагаемого преступления. У Николы были все основания волноваться, неважно, были эти обвинения ложными или нет. Но Бернарди был абсолютно безмятежен.

– Люди просят у вас деньги в долг?

– Нет, но теперь мы с Франческой можем поддержать кого-то. К тому же мы хотим как можно скорее отремонтировать квартиру Марио и переехать туда. Правда, к ремонту мы пока не приступили. Там все осталось так, как было при Марио, за исключением того, что все бумаги и книги забрали на сортировку.

– Вы или Франческа бывали в доме Марио до его смерти?

– Нет, мы даже не знали, где он жил. Впервые я побывал там с Кристиной и полицейскими. Дверь была закрыта и опечатана. Нас впустил туда полицейский. Внутри мы нашли подарок для Анны и немного денег, но в квартире был страшный беспорядок. Книги были везде, разные вещи оказались буквально нагромождены друг на друга или разбросаны. Это было удручающее зрелище.

– Вы читали стихи Марио?

– Я никогда не был усердным читателем. Когда учился в школе, то по дороге туда я, проходя мимо святого в стене на Калле-Бембо, каждый день бросал монетку в ящик для пожертвований, прося, чтобы мне не поставили плохую отметку. Но стихотворение об Анне я прочитал. Это очень серьезное стихотворение. Потом я записал некоторые телепрограммы Марио.

– Что вы думаете обо всех этих разговорах о самоубийстве Марио, о его завещании и вашей роли во всем этом?

– Это меня жутко злит. Говорили, будто это я заставил Марио написать завещание и что у меня была с ним связь. Меня все это дерьмо страшно задевало. Я хотел ответить, но все советовали мне этого не делать, потому что тогда весь этот срам снова появится в газетах.

– Конечно, так и было бы.

– И кто все эти люди? Утверждают, что это лучшие друзья Марио. Но они же на весь город говорили о нем страшные вещи – якобы он платил за секс и играл в опасные сексуальные игры. В конце концов, я понял нечто важное о Марио – он в одно и то же время был другом всем и никому.

– Что скажете о надписях синим фломастером на витрине магазина Альберта Гардина?

– Зачем я стал бы заниматься подобными глупостями? Одна из надписей появилась, когда я был в горах.

На Кампо-Сан-Джакомо мы остановились, чтобы подождать Франческу и Анну. Потом все вчетвером пошли в квартиру Стефани. По крутой каменной лестнице мы поднялись на площадку, и за тяжелыми двустворчатыми дверями нам открылся заплесневелый мрак, высоченные потолки, длинные узкие окна, тяжелая дубовая мебель и запятнанные, отслаивающиеся от стен бумажные обои. Мы прошлись по комнатам.

– Анна, смотри! – сказала Франческа. – Чья это квартира? Ты же знаешь чья! Дяди Марио.

Мне вдруг подумалось, что это постоянное желание напомнить о дяде Марио едва ли значит для Анны больше, чем, например, для меня. Никола оказался удачливым торговцем овощами и фруктами – только это одно не вызывало вопросов. Но обрушившийся на него водопад денег, миллион долларов, пролился не просто так, ему придется за все заплатить; подозрение, что богатство досталось ему благодаря каким-то тайным гнусным делишкам, надолго прилипнет к нему и его семье, и им придется и впредь все это болезненно отрицать.

На кухне я осмотрел узкую лестницу, ведущую на чердак, деревянные перила, к которым Стефани привязал насмерть удушившую его веревку. На стене, над серединой лестницы был приклеен постер, изображавший двух беззаботно целующихся солдат, с надписью: «Занимайтесь любовью, а не войной».

– Мы пока не начинали ремонт, – сказал Никола. – Мы никогда не продадим эту квартиру, она все так же принадлежит Марио.

Мы вошли в столовую. На серванте я заметил стеклянную скульптуру, которая сначала напомнила мне какое-то растение, но, присмотревшись, я понял, что это фаллос. Рядом стоял еще один фаллический символ, но мраморный. На полу я увидел ящик, набитый самыми разнообразными половыми членами, более напоминающими лубочные картинки, нежели порнографию – свечи в виде членов с торчащими из головок фитилями, глиняные члены в виде курительных трубок, члены-солонки, керамические члены, лежащие в керамических пепельницах, дверные молоточки фаллической формы.

– Думаю, эти предметы не будут включены в архивы Марио, – сказал я Николе. В ответ он рассмеялся – легко, беззаботно и, насколько я мог судить, абсолютно искренне.

Год спустя в библиотеке и музее фонда Кверини Стампалья, расположенном во дворце шестнадцатого века, было открыто для посетителей собрание Марио Стефани. Дело жизни Стефани было спасено: из его квартиры, где царил убогий беспорядок, все перенесли туда, где наследие поэта можно было сохранить для изучения. В собрание вошли сочинения Стефани, принадлежавшие ему картины, портреты, памятные вещи, а также переписка с такими людьми, как Альберто Моравиа, Джорджо де Кирико, Пьер Паоло Пазолини и другими. Странно, однако, что среди подаренных музею документов не оказалось неопубликованных стихов. Это только подогрело опасения друзей Стефани, что Бернарди мог принять наброски Стефани за никому не нужные каракули и выбросить их до того, как споры о наследстве стали публичными и заставили Николу нанять специалистов, способных профессионально оценить весь материал.