Город рыб

В сенях чем-то загремела бабушка. Михась очнулся от задумчивости и отправился домой, но, видимо, не совсем очнулся, потому что забыл взять свои вилы.

А день исходил зноем. На раскаленный песок невозможно стало ступить босиком. Поникла листва сирени. Я в тенечке чистила лисички и лениво (а при такой жаре мысли не способны течь иначе) думала о приезде Ули, представляла, как она обрадуется, увидев бабу Мокрину крепкой и бодрой. И мне обрадуется. Посмотрит на меня быстрым, вопрошающим взглядом, как бы мельком, а просветит насквозь. Она знает меня лучше, чем я сама. Меня и все обо мне. Она одна знает, какие у меня на самом деле отношения с Антосем. Она – другая моя ипостась, только лучшая, чистая, без хромоты телесной и душевной. Ручей ее жизни течет рядом с моим, но воды не смешиваются, лишь берега соприкасаются иногда, в определенные важные моменты: когда она рожала, мне было больно, когда я сидела в тюрьме, она иссохла…

Я выскочила замуж еще студенткой. (боже мой, когда прошла жизнь?!) Муж занялся бизнесом, у нас появилась квартира в Минске, заколдованный круг кухня – гостиная, гостиная – кухня не выпускал за свой предел. Пока я не услышала приговор: у вас никогда не будет детей. Это было семнадцать лет назад.

«В ваших рассказах сплошь крайности, – сказал мне недавно Дынько. – Француз приезжает изучать наши нравы и его убивают на помойке. Разве это правдоподобно?» А разве правдоподобно, когда вкусные запахи жаркого на кухне и прохладный запах свежего белья в шкафу, и уютный свет торшера вечером в спальне, и блестящие, навощенные листья монстеры в гостиной – все вдруг, в одно мгновение, теряет всякий смысл в беспощадном звучании шести слов: у вас никогда не будет детей!.. Смоковница бесплодная, зерна на камне… Лицо Антона, растерянное, смятенное лицо, которое он прячет от меня.

А потом – чудо! Рождение моей девочки.

А потом – смерть.

Диагноз рак поставила моей доченьке врачиха 2-й клинической больницы, где малышка лежала на обследовании. Я вышла из клиники как в жутком сне. Не помню, как оказалась на Сторожевской. Там мне стало трудно дышать, показалось, что серые в зернистых блестках стены домов обваливаются на меня, в глазах потемнело, и меня вырвало. Я легла на канализационную решетку возле гастронома, свернулась калачиком. Порошил снег, но я не чувствовала холода снежинок. Не чувствовала ничего, и мрак обступил меня. Пришла в сознание от того, что надо мной заливалась лаем маленькая собачка, а незнакомая женщина трогала меня за плечо:

– Что с вами? Вы можете встать?

Это была Мария Войтешонок [15] со своей Мурзой. Спустя два года, Мария снова спасла меня от мрака, устроила в Новинки, где я прошла курс лечения зависимости от наркотиков.

Когда мы с Антоном поженились, оба в равной мере были во власти безмерного чувства, которое называют любовью, нас неудержимо тянуло друг к другу физически, а души наши были предельно распахнуты одна перед другой, и казалось, что так будет вечно. Потом острая стадия любви миновала, любовь незаметно перешла в спокойную прочную дружбу, которая тоже казалась вечной. Несокрушимой. Но сокрушилась. Жена-наркоманка – это тяжело вынести. Даже если человек готов и хочет за тебя бороться. А Антон не очень-то и хотел.

15

Придуманное автором лицо.

Жена-наркоманка. Бездетная. Без желания жить. Без блеска в глазах. С тусклыми волосами, которым не поможет ни один рекламируемый по телеку шампунь. Поэтому я не очень удивилась, когда однажды зазвонил телефон и незнакомый женский голос в трубке не без удовольствия сообщил: «В кругах, где вращается ваш муж, не иметь любовницы считается дурным тоном. Это дополнение к бизнесу. А вы либо слепы, либо круглая дура». Вот так. Слепая круглая дура. От себя могу добавить, что еще и мягкотелая, в смысле безвольная, и мягкотелая в буквальном смысле – у меня целлюлит на бедрах. Чему же было удивляться?

Ночь после дождя

Наконец-то прошел долгожданный дождь. А после дождя самое время окучить картошку. Работа серьезная. Гораздо более серьезная, чем может показаться пользователю Интернета или, скажем, топ-менеджеру. Бабушка рвалась отправиться на наше небольшое картофельное поле немедленно, я с трудом смогла ее удержать. Зимой ей удалили катаракту, и врач предупредил, что теперь бабушка должна избегать тяжелой работы. Но как ее заставить избегать? Она привыкла делать все сама и никакую работу не считает тяжелой. Наработается, а прооперированный глаз потом начинает гноиться. Единственный способ оградить бабушку от работы – сделать все самой, упредить бабушкины хлопоты.

О необходимости окучить картошку говорилось давно, оставалось только дождаться дождя. И теперь надо было спешить. Но я не могла тотчас отправиться на картофельное поле – под присмотром и контролем бабули пересаживала бураки, как называют в наших краях свеклу, и нервничала, думая о том, что завтра утром, пока я буду готовить еду на день, бабуля возьмет мотыгу и потащится на картоплю. И бабулин глаз снова заплывет гноем. Поэтому я решила окучить картошку ночью.

Тихонечко, чтобы не разбудить бабушку, собралась, вылила на себя добрый литр жидкости против комаров и часов в одиннадцать вечера вышла из дому.

Было призрачно светло – над Добратичами сияла полная луна. Нет ничего прекраснее полнолуния в Добратичах! Селена заливает мир фантастическим светом, серебристое сияние чередуется с густыми тенями. Песчаные холмы напоминают барханы Алжира, трава в низинах становится фиолетовой, загадочной, как на иллюстрациях к волшебным сказкам. Такая ночь – не только нечто бесценное само по себе, но и наполняет смыслом твое довольно пустое существование.

Мотыгу я еще днем принесла на картофельное поле и спрятала в борозде. По моим расчетам, я должна была управиться с окучиванием часа за четыре. Принялась за работу под кваканье лягушек – в пойме Буга давал концерт сводный лягушачий хор. Старалась действовать мотыгой равномерно, не спешить, а то быстро выдохнусь. Ибо шейпинг и бассейн – не та тренировка, после которой нетрудно четыре часа вкалывать в поле. Нет у меня той закалки и терпения, которой обладают тяговитые добратинские бабули, нет их сноровки. В девяносто лет баба Мокрина копала картошку проворней, чем я в сорок. Размышляя об этом, я прошла туда-обратно несколько борозд и остановилась передохнуть. И тут слева от меня, на тропе, идущей вдоль кромки поля, послышалось мелодичное звяканье – кто-то ехал на велосипеде, и звонок на выбоинах тропы позванивал. Я инстинктивно спряталась за кустом смородины (паречки, как у нас говорят; на прибужских огородах ее полно). Попадаться кому бы то ни было на глаза не входило в мои планы. Тем более, что на велосипеде ехала в светлом лунном сумраке тетка Калёниха. Интересно, куда это она посреди ночи? Ехала Калёни-ха медленно, видимо, боялась свалиться с велосипеда на колдобине, что-то невнятно бормотала себе под нос. Наконец звоночек затих вдали. Хорошо, что я спряталась, и Калёниха меня так и не заметила, а то назавтра вся округа знала бы, что Мокринина Алка ходит по ночам в поле, на картофельные посадки, и там чарует, ворожит. И Калёниха поклялась бы, что видела у меня хвост размером с веретено. Я ее хорошо знаю.

Не успела я перевести дух и взяться за мотыгу, как на дороге с противоположной стороны поля, справа от меня, появилась другая фигура, которая двигалась в направлении дач. Знаменитый поэт Михась Ярош шагал быстро, целеустремленно, но то и дело оглядывался, словно чего-то опасался. В лунном свете его лицо было мертвенно бледным. Слава богу, и он меня не заметил.

Да-а-а, интересно! Ты смотри, какое оживление наблюдается ночью в околицах Добратич! Никогда бы не подумала. Чудеса, да и только. Куда это понесло Калёниху среди ночи? Не на любовное же свидание! Пора любви для нее, пожалуй, миновала. Нет, вполне вероятно, что она еще может выйти замуж (и это будет в четвертый раз), но ради того, чтобы строить любовные куры, вряд ли оседлает велосипед в полночь! Так куда же ее понесло? А Михась? Неужто завел роман с какой-нибудь молоденькой дачницей, ведь направился он явно к дачам!.. Любопытство мучило меня сильнее, чем комары, ибо средство от любопытства пока еще не продают в парфюмерном отделе универмага, а любопытство, даже когда тебе пятьдесят, остается ненасытным.

Несколько часов я вкалывала, не разгибая спины. Лягушачий концерт на Буге окончился, ночную тишину время от времени нарушал лишь одинокий непонятный звук: где-то что-то гудело, нудно, подолгу, гудение с подвыванием вдруг обрывалось, затем начиналось снова. Этот звук мне знаком с детства: так порой и тогда что-то гудело на границе, и мы, дети, связывали этот звук с таинственной сигнализацией.

Луна помаленьку сошла с зенита, а я управилась со своей работой. Осталось окучить несколько коротеньких поперечных бороздок. Но пришлось прерваться: издалека я услышала звоночек велосипеда Калёнихи, которая ехала обратно, – надо было быстренько спрятаться за тем же кустом. Я сразу увидела, что Калёниха возвращается с каким-то багажом, с каким-то узлом на багажнике велосипеда. Не успела удивиться, как сердце у меня дрогнуло от испуга и замерло, – за тропой, совсем близко, в ольшанике за линией границы, за колючей проволокой на нейтральной полосе, кто-то стоял. Высокая, выше нормального человеческого роста фигура в странном белом балахоне с черным пятном вместо лица. И этот кто-то (или что-то) смотрел на меня. Калёниха, ничего не замечая, проехала мимо. Белый призрак исчез, растаял в тумане, что наползал с Буга. А я не могла сдвинуться с места. Окаменела, чувствуя, как страх леденит кровь, сжимает, разрывает мои внутренности. Пятидесятилетняя тетка, а испугалась, как ребенок. Кого или что я минуту назад увидела? Смерть? Да, смерть!.. Другого ответа не было. Именно так выглядит смерть по добратинским поверьям, такой мы представляли ее в детстве: гигантская женщина в белом балахоне, с неумолимым грозным лицом, черным, как бездна вечности. Правда, она должна быть с косой в руках, но, может, я не разглядела, что она с косой, все-таки ночь…

Ноги побежали сами. Надо побыстрее убираться отсюда! Потому что на нейтральной территории человек в ночное время не может находиться по определению, там никого не может быть ночью. Да и вид у создания был явно нечеловеческий! Это существо с того света! И приходило оно либо за Калёнихой, либо по мою душу! И придет снова. Не зря говорят, что смерть сначала показывается, а уж потом забирает с собой.

Я мчалась домой, всеми фибрами души желая только одного: как можно скорее оказаться за надежно запертой дверью. На ключ и на все засовы. Мчалась изо всех сил и затормозила себя лишь у нашего забора, чуть на него не налетела. Брезжил рассвет (в это время заядлые грибники отправляются в лес с лукошками и карманными фонариками), и в светлых сумерках я увидела возле дома незнакомого человека: поднимаясь на цыпочки, он заглядывал в окна. Разглядела, что он молодой, коротко стриженный, в темной курточке. После пережитого на картофельном поле ужаса я даже не испугалась: уж это, несомненно, был не призрак, а человек во плоти. Довольно плюгавый, ниже меня ростом. Не колеблясь, я толкнула калитку. На ее скрип незнакомец обернулся, перепугался (я успела заметить по выражению лица, что перепугался) и бросился наутек. Я погналась за ним.