Город рыб

У нас три калитки: в сторону огородов, в сторону станции и «за грибами». Он выскочил в ту, которая «за грибами», в сторону леса, и исчез за деревьями. Я закрыла калитку на засов (хотя от чего могла оградить эта мера предосторожности, спрашиваю я сегодня), прошлась вокруг дома, затем вошла в дом, заглянула во все комнаты. Бабушка спокойно спала, тихо похрапывала. Ложиться спать мне и в голову не пришло. Вышла на веранду, присела на скамью. Задумалась. Было о чем подумать!

Глянула на кофеварку, собралась было сварить кофе, но решила, что сейчас мне не повредил бы глоточек чего-нибудь покрепче. Ну, если честно, я втайне от самой себя была рада, что у меня появился долгожданный повод выпить. Мысль о глоточке чего-либо более крепкого, чем кофе, давно мелькала в голове. Несколько минут я колебалась, борясь с собой, потом махнула рукой: «А! Один глоточек!»

Бабушка вела строгий учет запасов алкоголя, который весь предназначался «на экспорт»: для расчета за коня, которого весной и осенью она нанимала для вспашки огорода, и гостям. Но у меня был свой запас, бабушка о нем не знала: пара бутылок виски из дьюти фри. Я привезла их из города на случай, если нагрянут гости, которые не станут пить «Беларусь синеокую» из автолавки. Я откупорила одну из бутылок – свернула ей головку, налила немалую толику в маленковский стакан и решительно отхлебнула изрядный глоток, чтобы сразу покончить с угрызениями совести.

Когда стакан опустел, я уже смотрела на мир с гораздо большим оптимизмом. Как гусь из лужи, высунула голову из алкогольных глубин и думала обо всем случившемся с пьяным благодушием. В самом деле, чего это я так разволновалась? Ну, увидела я Калёниху и Михася в неурочный час, там в поле, и что? Да ничего! Обоих я знаю с детства и никак не могу подозревать их в каком-то мрачном злодействе. Нет, вполне возможно, что Калёниха наведывалась куда-то с не очень-то благовидной целью: может, колдовала на картофельном поле Макаручки, чтобы картошка у нее не уродила; может, тайком доила колхозных коров, которые сейчас и ночью пасутся возле Хутора; может, накосила сена на колхозном лугу. А Михась… Ну что Михась? Он поэт, романтическая натура, влюбчивый, как все поэты, мое предположение правильно: он шел на свидание с какой-нибудь молоденькой дачницей.

Что до привидения в ольшанике на нейтральной полосе, то это именно привидение – оно мне привиделось. Никого в ольшанике не было. Не бывает никаких привидений!.. Я ведь не темная старуха, чтобы верить в какие-то привидения, – я живу в двадцать первом веке и у меня высшее образование!.. Давай, сказала я себе, рассуждать логически: я устала, всю ночь провела на ногах. От усталости мне и померещилось. А человек, который заглядывал в окна, скорей всего дачник из компании Сивого. Пьянчужка. Надеялся что-нибудь стащить и обменять на выпивку. Таких теперь много, как мошкары.

Дверь веранды отворилась, и вошла баба Мокрина, удивилась, что я уже не сплю. От выпитого виски я окосела, но усилием воли сфокусировала взгляд на бабуле, спросила, что сегодня готовить на обед. Бабуля пожелала борща с отварной картоплей и пошла открывать курятник.

Закудахтали, вырвавшись на волю, куры. Брызнули на веранду первые лучи солнца. Началось утро.

Но как же бранилась бабушка, когда узнала, что ночью я окучила картошку! Как честила меня, что таскаюсь по ночам незнамо где! Это напомнило мне ее лучшие годы.

Черное болото

Этим летом я сама себе напоминаю хомяка в колесе: пока колесо стоит, набиваю защечные мешки, осматриваюсь с интересом, даже красоту навожу… Но вот кто-нибудь крутанет колесо – и побежала. Остановиться невозможно. Сходя с ума. Изнемогая. А сообразить, как соскочить с колеса, не хватает мозговых извилин.

…Я бродила по дому, не зная, за что приняться. Точнее, зная: надо бы убрать в доме перед приездом Ули, только вот браться за уборку совсем не хотелось. Вместо того, чтобы усердствовать по закоулкам дома с пылесосом, я рухнула на диван и щелкнула пультом телевизора.

– Радетели за народ всех мастей и оттенков, – сразу же послышалось с экрана, – давно обанкротившиеся политиканы и воротилы бизнеса, для которых банкротство – лишь вопрос времени и интереса правоохранительных органов, усмотрели в объявленных досрочных выборах возможность удовлетворения своих мелких, но навязчивых амбиций.

«Где все-таки берет БТ [16] таких дикторов? – лениво подумала я. – Нет, теоретически, конечно, понятно, по каким критериям их туда отбирают. Но все-таки, все-таки… Ведь такую вот сразу и не найдешь, поискать надо. Щеки в ширину плеч, глазки как буравчики в толще залежей жира. Даже лоб жирный. Сиськи распирают зеленую блестящую шмотку – ну точно жаба на нересте. Да при такой внешности верх карьеры – сидеть “на очке” и объявлять “занято!”»

16

Белорусское телевидение, придуманная автором телекомпания.

– Вот и сегодня, – вещала тем временем бабища в телевизоре, – появился очередной кандидат в президенты. На этот раз это некто Антон Бобылев, директор унитарного предприятия «Гамма».

Меня подбросило на диване. На экране изменилась картинка: мой муж, сидя в своем кабинете, что-то говорил, но слов не было слышно, вместо него толстячка вещала за кадром:

– Белорусский народ прекрасно помнит, сколько бед принесло ему в прошлом чернобыльское гамма-излучение, сколько горя и слез, материнских бессонных ночей, страданий детей. Гамма – знак беды для нашего народа, и симптоматично, что человек, возглавляющий предприятие с таким названием, пользуясь демократичностью нашего государства – возможно, излишней, – пытается добиться своих явно неблаговидных целей за счет либеральности белорусских законов. Несомненно, что наши люди смогут отличить подлинное от наносного и разберутся, что на самом деле представляет собой каждый из кандидатов и кто из них действительно способен защитить нашу страну от грозящей катастрофы…

Она трещала дальше, но я уже не слушала.

Заболела и закружилась голова. Он сошел с ума! Бросилась к телефону – и городской, и мобильник прочно заняты. Сошел с ума! Невидящими глазами я смотрела на экран, на котором уже грохотали какие-то бульдозеры.

Он сглупил, это понятно. Кратковременное помутнение рассудка. Ничем другим нельзя объяснить такой шаг. Добьется интереса правоохранительных органов, если не чего-то похуже. Добьется, что и его кости, и кости его предков да двадцатого колена тщательно перемоют и так же тщательно смешают с грязью. Добьется, что вытащат на свет и мою тайну, мой вечный страх, мою вечную вину, которые я считала похороненными навсегда.

Вечер прошел сумбурно. Телефоны Антона по-прежнему раздражительно отвечали короткими гудками – занято!; телевизор я просто боялась включать. Боялась я и телефонных звонков, которые могли уже сегодня раздаться здесь, у меня. Но старый телефонный аппарат в кухне на полочке молчал и весь вечер, и утром – готовя завтрак, я все время прислушивалась.

Вдруг из леса, как продолжение моих тревожных ожиданий, – отчаянный детский крик. Я уронила драник, который в тот момент переворачивала на сковородке, и бросилась к двери – на такой крик реагируешь мгновенно. Вихрем вылетая из дома, машинально схватила плоскорез, стоявший у крыльца, помчалась к калитке, той, что «за грибами». Краем глаза увидела, что за мной, опираясь на палку, заспешила бабушка.

От калитки до леса несколько десятков метров, и я сразу увидела троих детей. Девочка-подросток, девочка помладше и мальчик. Они продолжали кричать. Что их напугало? Бродячая собака? Пьяный хулиган?

Бледные испуганные лица, залитые слезами. Старшая девочка, согнувшись, держалась рукой за лодыжку, вопила:

– Змея! Меня укусила змея!

– Боюсь! Боюсь! – заходилась криком младшая.

Мальчик просто визжал.

Это была гадюка. Толстая. Головка непропорционально маленькая. Гадюка замерла на стволе поваленной сосенки, только раздвоенный язык шевелился. Я прицелилась, одним ударом плоскореза отрубила гадючью головку и сама чуть не закричала, когда обезглавленное тело змеи упруго заметалось, забрызгивая песок кровью.