Город

Еще она замечала, насколько по-разному Эван вел себя с отцом и с нею самой. С Бартеллом он был полностью в своей тарелке, даже хохмил иногда и подшучивал над стариком, думая таким образом подстегнуть Барта к дальнейшим действиям, но как-то так, что Эм ни разу не усомнилась в его глубоком почтении. Он не всегда выбирал слова, развлекая Бартелла историями о военных деятелях, которых они оба знали, о памятным обоим сражениях. Эмли порой не могла понять смысла его шуток.

С нею, особенно когда они оставались наедине, он был очень серьезен и неизменно учтив. Он оказывал ей уважение, которое она, кажется, не слишком заслуживала. Когда она пыталась поддразнить его так же, как порой дразнила Бартелла, он вежливо улыбался – и не отвечал. Однажды она спросила, есть ли у него дети. Вот тогда-то он наградил ее долгим неизъяснимым взглядом и наконец отрицательно мотнул головой.

Почему-то она стала часто думать о нем. Когда он был рядом, она чувствовала себя в безопасности и была почти счастлива, несмотря на постоянное беспокойство об отце.

Сегодня они последний день проведут вместе. Вечером, после наступления темноты, он отведет ее в дом, куда она наймется служанкой. По словам Эвана, хозяин дома – добрый старик, библиотекарь, нуждавшийся в уборщице и кухарке. Она получит новое имя, и ей ничто не будет грозить.

Эмли пришла в ужас. Прежде она отказывалась принимать слова о «самоубийственном предприятии» совершенно всерьез.

– Разве ты не вернешься? – спросила она.

– Если мы останемся живы, – сказал он, глядя ей в глаза и словно проверяя, поняла ли она, – я вернусь за тобой, как только смогу. Может, это случится не сразу, так что запасайся терпением. И – да, мы можем и не вернуться совсем. На этот случай имей в виду другого солдата, его зовут Рийс. Я уже рассказывал тебе, как его отыскать. Если он уцелеет, он придет за тобой и проследит, чтобы у тебя все было хорошо…

Он замолчал. Она пристально смотрела на него.

– Если, – добавил он, – через три-четыре дня никто так и не придет, стало быть, дело не выгорело и мы все сложили голову…

– А мой отец? Что с ним теперь будет?

– Полагаю, отвели в тюремные подземелья. Я его разыщу.

– Подземелья? – переспросила она, и в потемках памяти что-то зашевелилось.

– Сразу его не убьют. Если бы хотели, они могли бы это сделать еще в конюшне. А завтра во дворце поднимется такой тарарам, что про старика никто и не вспомнит. Если все получится, я его вытащу, даю слово.

– Мы так тебе обязаны… – просто ответила она.

Эван передернул плечами, словно это не имело никакого значения.

«Какой же он храбрый!» – подумала Эмили.

Вот бы знать, было ли в его жизни время, когда он был напуган или встревожен? Понимает ли этот воин, что она постоянно испытывает? Навряд ли…

Эмли тихо лежала, смотрела на спящего и пыталась силой желания заставить время течь как можно медленней.

За окном снова пошел дождь…

* * *

Барта схватили на рассвете, и с тех пор у него во рту не было ни крошки. Некоторое время спустя в желудке начались спазмы. Он стойко переносил их, пытался не обращать внимания и временами даже засыпал на мокрых и холодных камнях. Что угодно, только бы не думать…

Но когда его, совсем как когда-то, начала мучить жажда, старый солдат оставил свое первоначальное намерение сдаться и умереть. Барт зашевелился и медленно сел. Оттянул полу рубашки и оторвал полоску, чтобы соорудить повязку.

Боль в сломанных пальцах, когда он начал вправлять кости, оказалась едва выносимой. Барт долго сидел, обливаясь потом, тяжело дыша и пытаясь унять дурноту. Потом, опираясь на здоровую руку, подполз к двери и ощупал ее в темноте. Она очень плотно примыкала к полу: пальца не подсунешь. И чувствовалось, что камеру затапливало, причем не однажды. Отставив эту мысль, Барт отыскал местечко, где размокшее дерево подгнило и стало почти как губка, и принялся колупать дерево пальцами. Результат был жалкий – только заноз насажал. Требовалось какое-то орудие. Барт принялся методично обшаривать пол, сперва сухую его часть, потом, с неохотой, затопленную. Мусора там было полно, но весь гнилой и осклизлый. Еще он нашел узкую трубу, по которой прежде в камеру втекала и вытекала вода, но теперь труба была наглухо закупорена строительным раствором.

Он был близок к отчаянию, когда его ищущие пальцы нашарили нечто твердое. Бартелл вытащил находку и долго вертел так и этак, пытаясь понять, что же это такое. Вещица была металлической, тонкой, словно булавка, и длиной примерно с его большой палец. Она казалась пугающе ненадежной, но ничего лучшего у него все равно не было.

Он кое-как дотащился до двери и снова начал колупать дерево.

За работой Бартелл постепенно сообразил, что находился вовсе не в темницах Гата, как решил поначалу. Те жуткие застенки предназначались для узников, которых нужно было содержать живыми для последующих пыток или каких-то иных императорских целей. Чтобы не умирали прежде времени, их пускай впроголодь, но кормили. Соответственно, все двери в нижней части были усилены металлом и оснащены окошечками, чтобы передавать еду.

В отличие от тамошних эта камера, куда легко было набить хоть сотню заключенных, представляла собой либо «забывайку», где запертого узника, в соответствии с названием, попросту забывали, либо место для временного содержания. Бартеллу доводилось слышать, что основные дворцовые подземелья оказались под водой, но тюрьма здесь была далеко не единственная. И далеко не все он знал досконально.

На время Барт счастливо дал волю воображению: вот из сточных подземелий врываются солдаты Фелла, находят эту камеру, освобождают его и он вместе с ними идет на штурм, бежит по тоннелям, вламывается в Цитадель. Ловит императора и приговаривает его, молящего и плачущего, к смерти…

Сидя в кромешной тьме и скребя крохотной булавкой толстую деревянную дверь, он вдруг ощутил, как оставляют его последние крохи мужества. Барт опустил голову и некоторое время сидел неподвижно, отдавшись беспомощному отчаянию. Потом встряхнулся и снова начал скрести…

Его камеры не достигало ни звука. Никаких отдаленных воплей, стонов и плача, выкрикиваемых приказов или шепота – лишь собственное хриплое дыхание да временами зловещее бульканье из трубы в дальнем углу. Ну и конечно, беготня и царапанье крыс. Поэтому Бартелл издалека расслышал тяжелый топот сапог и замер, напряженно прислушиваясь. Когда шаги сделались громче, Барт отполз прочь от двери.

Когда она отворилась, внутрь хлынул свет, показавшийся ему ослепительным. Он прикрыл локтем глаза и съежился, ожидая грубого обращения и побоев. Однако ничего не произошло. Что-то негромко плюхнулось на пол, снова бухнула дверь – и шаги стали удаляться.

Бартелл пошарил на полу и поднял мягкую тряпицу с чем-то твердым внутри. Печенье. Он живо сунул подарок за пазуху, пока не добрались крысы. Еще нашелся бурдючок с водой. Бартелл напился, с благодарностью понимая, что его решено было держать живым. Вот только зачем?