Город

– Да.

– И какого ты мнения был о нем как о солдате?

– Он полководец, а не солдат.

Фелл решил не ограничиваться обычным сообщением имени и армейского звания. Если он сбежит… то есть когда он сбежит, он должен знать все, что только можно будет здесь выяснить. А если хранить каменное молчание, то ничего и не разузнаешь.

– Ты не на допросе, – улыбнулся Мэйсон.

– Во всяком случае, вопросы ты задаешь.

– Это я так… – Тот развел руками. – В порядке светской беседы.

– Думаю, у тебя есть масса занятий поинтереснее, чем светские беседы вести. У меня тоже, кстати. Вши сами себя не выберут.

Мэйсон, что-то писавший на листке бумаги, поднял глаза.

– Сознаюсь: я одержим прошлым, – доверительно сообщил он Феллу. – Когда я только оказался в Старой Горе, а случилось это больше года назад, исполнилась моя давняя мечта попасть в это место. Меня привело сюда важное задание, и внешне, надеюсь, я успешно сохранял деловой и уверенный вид. Однако сердцем я чувствовал себя пятилетним мальчишкой, который разворачивает подарок ко дню рождения. Каждый день вслушивался в тишину… здесь ведь очень тихо, если ты заметил. Ты, наверное, привык к совсем другой жизни – то в сражениях, то в тесноте Города, который мы между собой называем навозной кучей, помойкой и крысиным гнездом. Да кому я рассказываю… Так вот, я день за днем наслаждался тишиной этой крепости, и мне казалось, будто я слышу эхо шагов людей, выстроивших ее много тысячелетий назад…

Он посмотрел на Фелла. Тот слушал его с непроницаемым видом.

– Они были великими строителями и замечательными математиками, – продолжал Мэйсон. – Они оставили нам множество чудес, вырезанных в вечной скале. Они поклонялись звездам и полагали, что солнце и луна тоже суть звезды, просто их пути пролегли вблизи нашего мира. Они разговаривали на языке, которого мы больше не понимаем; нам достались тысячи образцов изящного, изысканного письма, над расшифровкой коего до сих пор бьются наши ученые. Люди всего мира восхищаются народом туоми – все, кроме населения Города, ибо они о туоми слыхом не слыхивали. Они вообще не знают ни о чем, расположенном вне их стен… Так ведь?

Фелл не ответил.

– Я очень надеюсь, – доброжелательно проговорил Мэйсон, – по окончании этой войны… или ближе к ее завершению… посетить ваш Город и пройтись по его улицам, вслушиваясь в отзвуки прошлого. И быть может, ты присоединишься ко мне.

Фелл про себя улыбнулся.

«Все лучше и лучше», – подумал он.

Человек, любящий слушать собственные разглагольствования. Целых две важные новости за сегодня!

* * *

Когда Дун проснулась на третий день после побега из Старой Горы, солнце давно уже поднялось. Она открыла глаза навстречу мутному дневному свету, проникавшему в щели между заплесневелыми досками ее убежища. Сев, она сперва застонала от боли в спине, потом содрогнулась, ощутив возню насекомых, успевших за ночь набиться ей под одежду. Дун вскочила и принялась поспешно отряхиваться. Что-то все равно ползало у нее по спине. Стащив красный камзол Индаро, она его тщательно вытряхнула – выпала сороконожка с палец толщиной и проворно удрала прочь. Дун разделась догола и вычистила каждый предмет, потом вновь облачилась, спасаясь от сырого и холодного воздуха. Последними она выколотила сапоги и с беспокойством осмотрела подошвы. Сапоги были изрядно поношены, скоро им конец. А босиком в этой суровой стране не выжить.

Домик, где она провела ночь, был форменной развалюхой. Деревянные стены отсырели насквозь. По доскам расползлись колонии грибов, сквозь дыры в сгнившей крыше проникали щупальца ползучих растений. Невелика разница – спать внутри или под открытым небом в лесу.

Сняв со стропилины попятнанный красным соком сверток, Дун развернула тряпочку. Внутри было немного ягод, припасенных со вчерашнего вечера. Впервые обнаружив эти ягоды, крупные, сочные, ярко-малиновые, она нерешительно съела несколько штук и стала ждать: вдруг окажутся ядовитыми? Но ничего не произошло, и Дун с жадностью принялась их собирать. Набив желудок до отказа, она собрала еще несколько горстей – на завтрак.

Увы, позавтракать не удалось. Заглянув в сверток, Дун увидела, что ягоды уже начали портиться и зарастать какой-то серой паутиной. Она с отвращением бросила их наземь. Подобрала два своих ножа и вышла на солнечный свет, радуясь, что покидает заплесневелую хижину.

Присев на краю скалы, Дун стала слушать невыносимо звонкую перекличку птиц и шорохи из густого подлеска. Она чувствовала себя измотанной и почти побежденной. Со времени побега из горной крепости Дун упорно двигалась на запад, туда, где садилось солнце. Она верила: если достаточно долго идти в том направлении, впереди рано или поздно покажется Город. Ей пришлось пересечь несколько рек, и девушка могла выбрать путь на юг или север, но боялась заблудиться окончательно. Беда была в том, что именно на западе, куда Дун стремилась, местность неизменно оказывалась самой неприступной и непроходимой. Дун лезла на крутые откосы, потом съезжала по отвесным спускам, сражалась с густым заоблачным лесом…

Воды у нее было в достатке, хватало и пищи. Тем не менее день ото дня девушка чувствовала все возрастающую слабость. Не суждено ли ей погибнуть в этих жутковатых местах? В этом случае тело очень скоро сожрут бегающие и ползающие твари, которых она видела постоянно. Дун была солдатом и спала на земле чаще, нежели в постели, она привыкла к тому, что под одеяло могли забраться насекомые, а то и маленькие зверьки. Но с таким наводящим оторопь изобилием лесной жизни Дун не сталкивалась никогда. На Выступающий берег, к Индаро, она попала из сельской местности на далекой южной окраине Города. Всей ее родне приходилось от рассвета до заката трудиться в полях, чтобы уговорить каменистую землю родить зеленые растения. Здесь же была сущая теплица, набитая плодороднейшей почвой. Брось зернышко – и, еще толком не долетев до земли, оно выпустит корни и потянется к небесам…

От всего этого Дун было не по себе. Она даже отчасти тосковала по вытоптанным бранным полям, где засыхали побелевшие кости ее друзей.

Она не привыкла к одиночеству, но вот уже без малого сто дней была предоставлена самой себе. После предательства Сароан пятеро пленников, окруженные неприятельской конницей, много дней ехали к далеким горам на востоке, у самого горизонта. Дорога оказалась очень долгой. Потом половина отряда отделилась и ускакала на север, а Дун, Индаро и остальных повезли сперва предгорьями, потом через высокий перевал – и дорога неизменно вела на восток. Они пересекли широкие реки и холодное плоскогорье, спустившись с которого и оказались в здешних лесах. Пышных, зеленых, разделенных ревущими потоками…

Их кормили не особенно сытно, но так, что у всех хватало сил держаться в седле. Когда выехали на плато, Ловчий потерял сознание и свалился с коня. Дун со страхом ждала, что его просто-напросто бросят умирать, но нет. Северянина взвалили на лошадь и повезли дальше между двумя всадниками.

Днем остальных четверых держали врозь, а ко времени вечерних привалов у них уже не оставалось сил для разговоров. Они кое-как сползали с лошадей и немедленно засыпали, ведь на рассвете нужно будет опять садиться в седло. Дун умудрилась подхватить лихорадку, ее бросало то в холод, то в пот, она еле удерживалась на коне. Индаро заботилась о ней как могла и озабоченно осматривала рану в бедре, опасаясь заражения. Тогда-то она и отдала Дун свой ярко-красный камзол – и ради тепла, и в утешение.

Фелл все молчал… Какие приказы он мог дать им?

Однажды вечером, когда они лезли все выше в горы, всадники не остановились даже с наступлением сумерек. Ехали в темноте, находя дорогу по звездам. Наконец впереди показались огоньки, а копыта застучали по гулким камням. Перед всадниками замаячили высокие стены.

Думая о том, куда их везли, Дун почти не сомневалась: дойдет дело до заключения, и их с Индаро наверняка посадят вместе. Ей и в голову не приходило, что ее могут отправить в одиночку. Это обстоятельство более всех остальных подогрело в ней жажду побега.

Дни тянулись невыносимо. Она не обращала внимания на смуглых маленьких женщин, приносивших еду, – лежала на топчане, глядя в потолок и ожидая вызова на допрос. Когда же наступил этот день – стала действовать. Следом за маленькой женщиной в комнату вошел бородатый здоровяк и жестом велел ей идти с ним. Дун медлительно спустила ноги на пол, изображая не то лень, не то усталость… и вдруг шарахнула стражника прямо в челюсть.

Он упасть еще не успел, когда следующим ударом она отправила на пол перепуганную женщину, схватила у солдата нож и пырнула его в живот. Бросилась к двери и выглянула наружу, ожидая увидеть еще стражу, но там никого не было. Дун живо раздела убитого стражника и натянула его одежду, в том числе и тяжелый шлем. Она знала, что ее маскарад не выдержит и беглого взгляда, но уже сгущалась ночь. Дун закрыла и заперла за собой дверь камеры и уверенно направилась к главным воротам крепости; насмотревшись в окошко, она знала дорогу. Затаившись в тени, она стала ждать своего шанса, со страхом думая, что вот сейчас поднимется переполох…