Город

— Давай, — согласился Пётр.

Эмиль огляделся, взял веточку, которая лежала рядом, потянул затвор вниз, а после сунул веточку в образовавшуюся щель.

Он не отпускал затвор рукой, но тот щёлкнул с такой силой, что переломил веточку надвое, да так быстро, что глаз даже уловить не успел.

— Чего это с ним? Неисправное? — Поинтересовался Лавина.

— Ага, ещё чего. Неисправное, а стреляет как миленькое? Нет, не в этом дело. Раньше это ружьё называли Пальцеломкой, потому что оно при подаче патрона срывало с места штучку вот эту, а это штучка била по пальце. И била так, что ломала его в девяносто из ста случаев. Не замечал, что у нас все охотники с переломанными пальцами ходят? Так-то. Тут либо поддевать чем-то и вставлять, на что не всегда есть время, либо быстренько пальчиком хоп и всё. Правда, проблема есть, пальчика так и лишиться можно, — Эмиель отставил ружьё в сторону. — Надо будет патрон у того бродяги попросить, прежде чем в путь двигаться. Жаль, что мы чай выпили. Так бы было хоть что-то, что на обмен пихнуть можно.

— Мне кажется, нам пора к столу, — Пётр тихонько известил своего товарища.

— К столу? Да у них даже стола то и нету, наверное. Щас я дорасскажу что дальше было и пойдём.

* * *

Павел Скрипач выудил из кармана папиросу, чиркнул спичкой — язык пламени поцеловал свёрнутую на конце желтоватого оттенка бумагу, она разгорелась пуще спички, изо рта вышел клуб дыма. Павел не был заядлым курильщиком, не был и любителем. Просто сейчас он ощущал себя как самый маленький в мире человек, запертый в четырёх стенах, без права выбора или свободы действий. Даже план по спасению его родителей, а точнее наводка на Бориса в борделе, не была его идеей, её ему подкинул старик Фёдор Абросимов. Интересно, он напишет об этом в своей книжке?

Была и ещё одна причина почему он решил закурить, помимо накопившихся эмоций, которые в срочном порядке требовалось освободить и отпустить. Люди, снующие по переулку люди. Это был переулок, который проходил между нескольких бараков, но никаких серьёзных, ценных для Города зданий он не затрагивал.

Люди в рабочей одежде переносили коробки из одного барака в другой, а из третьего в четвёртый. Даже глупец бы понял, что тут происходит нечто странное — все эти грузчики явно не желали, чтобы их манипуляции заметили. Вот и Павел делал вид, будто не замечает их, а просто стоит и сосёт сигаретку, потуже натянув нос серой кепи себе на лоб.

Люди, увлечённые работой, не замечали его, а, возможно, лишь делали вид. Так или иначе, им хватило пары минут, чтобы перенести весь груз из одного здания в другой.

Колокол, созывающий на публичную казнь — развлечение для бедных, продолжал издавать такие звуки, от которых в животе становилось пусто, а мысли немели.

Павел выпустил последний клубок горьковатого дыма, едкий непривычный привкус осел у него во рту, замешиваясь со слюной. Скрипач обогнул переулок, прошёл к следующему. Его предстала та же картина: те же самые люди, и снова таскают эти коробки с неизвестным содержимым. Перетаскивают в следующий барак.

Музыкант начал догадываться, что, скорее всего, не просто так была устроена эта казнь, это был инструмент отвлечения, не просто так эти люди спешили поскорее выполнить свою работу. Павел примерно представил в уме карту Города, провёл мысленно прямую с помощью бараков, взяв их за условные точки. Получившийся луч упирался в Белый квартал, группа зданий с одним назначением — лечить больных, в какое конкретное здание он шёл ему было неизвестно. Также неизвестно как и ответы на вопросы, почему эти погрузки старались скрыть, что было в коробках, куда их несли.

Один из людей, переносивших коробки, споткнулся, он удержался на ногах, но выронил деревянный куб из рук, тот с силой стукнулся о затвердевший снег. Грузчик невольно развёл руками, принялся поднимать коробку и в этот момент невольно посмотрел туда, где в тени одного из бараков прятался Павел.

Скрипач закрыл лицо рукой, отпрянул назад за угол и прижался к стене. Паша не стал гадать видели его или нет, он поспешил туда, где его присутствие сейчас точно не вызвало бы никаких подозрений. На казнь.

Колокол как раз заканчивал свою металлическую, парализующую органы, мелодию, когда Павел подоспел к Городской площади. Генератор гигантской башней возвышался впереди, а у его подножия стояли возведённые платформы. За спиной развалилось пузатым боровом здание администрации. Между этими двумя постройками, словно в тисках, была зажата толпа. Глядеть на представление с окон или с других мест в Городе считалось дурным тоном и не приветствовалось. Поэтому парень нырнул в толпу ко всем остальным людям. В толпу, которая так сильно напоминала ему о тех днях, когда его оторвали от семьи. Это были те же самые люди, с теми же самыми эмоциями, всё было как тогда.

Павел протиснулся ближе к центру, выглядывая из-за человеческих голов, стараясь разглядеть хоть что-то. На платформе у подножия Генератора стояло три человека: два по бокам с туго затянутыми веревками на шее, одетые в какое никакое тряпьё, один посерёдке, закованный в цепи, полностью голый. Без трусов и без носок. Его место было по центру платформы, точно над паровыми трубами. Его будут казнить иначе. Хотя его казнь началась уже с того момента, как его голым, унижая и терзая морозом, приковали к цепям на глазах у всех.

Платформу окружала человеческая дуга из тучных парней, одетых в чёрное, с упрямыми оскаленными дубинками на поясах.

На самой платформе помимо смертников стояло ещё два человека: палач, который выбивал табуретки из под ног висельников и открывал клапаны, а также глашатай, который объявлял причину казни каждого присутствующего на деревянном постаменте.

Колокол стих. По толпе бежал шёпот догадок и предположений, который люди высказывали, передавали друг другу и дополняли новыми деталями, подробностями и красками.

Глашатай поднял руку, пальцы которой были зажаты в кулаке, точно как на флагах, которые высились на боках и лицевой стороне Генератора. Толпа разом стихла, в мгновение их руки, руки каждого жителя Города, были вздёрнуты к небу в зажатом кулаке. Некоторые, особо патриотичного духа люди, даже вставали на носки, стараясь вытянуть свой кулак выше остальных, другие сжимали пальцы так, что ногти больно впивались в огрубевшую от постоянной работы кожу. Павел вместе с остальными возвёл свой кулак к небу.

Глашатай строго оглядел толпу, опустил руку. Вместе с ним, будто отсечённый гигантской острой пилой, обрушился лес направленных вверх кулаков.

Из человеческой дуги перед платформой вышло несколько стражников. Они пронзили толпу точно остриё клинка, люди расступались перед ними, а чёрные сновали в поисках тех, кто будет разговаривать. Для того, чтобы все слышали глашатая, нужна была полная, полная тишина. Если кто-то позволял себе проронить хоть слово, люди в чёрной форме хватали этого негодяя, вытаскивали его из толпы и тащили к платформе, где его, на глазах у всей толпы, избивали дубинками.