Город

Человек дёргался, вырывался, трясся всем телом. От пара у него слазили волосы, лопались глазные яблоки, губы заворачивались в трубочку. В полной тишине и в одном только визге металических труб люди провели около минуты.

Когда палач повернул вентили обратно, а клубы смертельно горячего пара расступились, люди ахнули. Их взору предстал человек, заживо сваренный, сверху донизу усыпанный вздувшимися пузырями, а в некоторых местах и вовсе проглядывались кости. Само человеческое тело будто облезло и стекало со скелета.

Павел наблюдал «казнь на пару» в первый раз, а потому, заплаканный, не в силах сдержаться, он потерял сознание.

Но люди не дали ему упасть, они стояли так плотно, что…

* * *

Они стояли так плотно, что человек мог бы прижать к телу ноги и всё равно бы не упал. Давка была невыносимая. Семья Павла — Дементьевы — задержалась в Гостинице, а потому, когда настало время предъявлять билеты на пришвартованный в порту дредноут, они были слишком далеко. Отец семейства — Григорий — тянул за собой остальных. Они шли цепью. Отец впереди, расталкивал и пробивался сквозь людские скалы, что было почти невозможным, но ему всё же удавалось. Замыкающей была мать, крепко вцепившаяся в сына впереди себя, сам Павел держался за куртку отца и присматривал за матерью позади.

Человеческая масса бурлила, пенилась, её волны, сталкиваясь о преграды, сносили их, либо же обступали, раскалываясь на волны поменьше. Весь порт был усеян людьми, все они пытались выиграть себе место на спасительный корабль.

— Билеты! Билеты! — Кричал человек, принимающий билеты. Отец с семьей уже могли увидеть его, их разделяли всего несколько десятков метров. Но увязнуть в такой толпе было всё равно что в вязкой смоле, всё равно что провалиться в зыбучий песок.

— Билеты! — Продолжал кричать парнишка, желавший поскорее убраться отсюда. Он стоял в метре от мостика, ведущего на палубу корабля. Всего таких мостиков было несколько штук, но этот был ближе всего к Дементьевым — Билеты! Билеты! Ваши билеты!

Смотр билетов заканчивался, ещё чуть-чуть и мостик будет убран, дредноут поплывёт без них. У мальчишки, принимающего билеты, едва-едва хватало нервов, чтобы не приказать своим людям сворачиваться и скорее возвращаться на корабль.

— У меня дети! — Кричал мужской голос. — У меня двое детей! Возьмите их, прошу! — Два ребёнка четырёх и пяти лет оказались поднятыми над головами остальных людей. Две крепкие руки держали их наверху, а человек, который служил им опорой, умолял билетчика забрать и спасти его детей.

Григорий со своей семьёй с неведомой никому силой и огромнейшей прытью рвался вперёд. Казалось, на подступы к мостику уже никак нельзя было пробиться, ну никак нельзя, но он пробивался. Медленно, не без оскорблений и пинков в его спину, но пробивался.

— У нас билеты! — Закричала мама Паши умоляюще. — Пропустите, пропустите моего мужа!

Отец сматернулся в кулак, а Павел вдруг почувствовал необычайную лёгкость. Будто с него сбросили тяжёлый груз. Он обернулся и увидел свою мать, которой в волосы вцепился один из мужиков. Паша не колеблясь ни секунды разжал пальцы и отпустил куртку своего отца, поддался течению и погрузился в толпу — она приняла его как родного сына в своё человеческое буйство тел, колыхнула единожды, отталкивая, и отнесла на метр в бок. Теперь он мог плыть сам. Маму оттащили куда-то назад, её схватило ещё несколько рук, цепляясь за волосы и одежду, ряды меховых шуб и кожаных курток сомкнулись. Ему пришлось несколько раз упрямо пихнуться в ватагу жаждущих спасения, чтобы пробиться на пару метров назад, к матери.

На четвёртый толчок у него получилось, он добрался до неё, чуть ли не ступая на человеческие лица.

Мама кричала и звала на помощь, но ей закрыли рот. На неё надавило бесконечное перекрестие рук, точно паутина, где нельзя было даже сразу понять кому какие руки принадлежат. Кто-то, не найдя на ней билетов, начал топтать и бить её по голове. Паша беспомощно толкал людей, кричал, просил, чтобы они расступились, но они не слушали его — люди разрывали маму буквально на части, срывая с неё одежду, засовывая ей руки везде, куда только могли добраться, в поисках заветных билетов.

— Катя! Катя! — Также беспомощно звал отец, пытаясь дотянуться до неё.

— Не трогайте её ублюдки, билеты у меня! — Храбро объявил музыкант, тут же опрокинутый на колени. Кто-то кулаком огрел его по уху, оно больно жгло, ещё кто-то вцепился в его дорогущее пальто, сорвал с головы кепи, пуговицы летели брызгами, чьи-то пальцы пытались выдавить ему глаза.

— Паша, нет, не трогайте его! — Завопила полурастерзанная, полувыпотрошенная Катерина, её отнесло течением, когда Павел сказал, что билеты на самом деле у него, теперь она могла хотя бы говорить, а точнее кричать. Они вдвоём лежали, распростертые на брусчатке, на них сыпался людской гнев в виде ударов чужих грязных ботинок в лицо, а они ничего не могли сделать.

— Билеты у меня! Билеты у меня, подонки! — Окликнул толпу, словно боевым кличем, готовясь принять удар, Григорий.

Несколько людей тут же кинулись и на него, но он врезал сначала одному, затем другому, сам же Паша мертвой хваткой вцепился в ногу, которая секунду назад пинало его в нос — это позволило ему подняться на колени.

— Паша… — Его отец из последних сил пытался крикнуть, но люди давили, сжимали грудь, теснили в сторону, подальше от семьи. Хозяин той самой ноги, за которую уцепился Павел, ловко шнырял по карманам Григория. Внезапно он наткнулся на что-то, его рука дрогнула, вжалась в кулаке, дабы не показывать приз, вынырнула из чужого кармана и занырнула в свой. — Паша… — Силясь выжать из себя хоть слово, снова позвал отец. — Стреляй!

Музыкант, несколько мгновений колеблясь, взглянул сначала на свою мать, которую добивали ногами уже чисто из злости, затем на отца, которому били в пах, в кадык и в глаза, и все раздумья тут же улетучились.

Павел рванул из широких штанин револьвер. Не глядя вперил его в чьё-то тело, пальнул. Снова тыкнул дулом в кого-то, ещё только испугавшегося, но не успевшего среагировать и отойти. Снова пальнул. Люди расступились, точно круги по водной глади, взбудораженной бросками булыжников. Толпа расходилась, сходила с семьи Дементьевых, словно океан, окружавший остров.

В получившемся кругу оказалось шесть человек. Мать лежала на брусчатке в крови и многочисленных ушибах без сознания. Отец твёрдо стоял на ногах, пытаясь надышаться воздухом, доступ к которому ему перекрыли в схватке. Ещё двое лежали раненые, истекая кровью и стеная. Один распахнул белую рубаху, она на глазах намокала красным пурпуром. Это был молодой парень лет двадцати, с его глаз катились слёзы, он звал на помощь:

— Мама, мама. Где ты?

Второй был мужчиной среднего возраста и с бородой. Паша попал ему прямо в колено, прострелив коленную чашечку — теперь он на всю жизнь останется инвалидом. Павел взглянул на его ботинок, на том были следы маминой помады. О выстреле в него он не жалел.

Третьим был тот самый, который украл билеты. Кто-то из толпы врезал ему, заметив это, и выпихнул его в круг.

Отец подошёл к своему сыну, забрал револьвер, проверил количество патронов. Да. Именно столько. В барабане было пусто, щелчков, выдающих это, никто не услышал, все были заняты своими делами.

Тогда в отеле Паша скинул в мусоропровод не револьвер с патронами, он всего лишь вытащил из барабана большую их часть, а затем скинул вниз, проворно сунув огнестрел обратно за пояс. Григорий заметил этот ход, но посчитал, что лучше даст себя одурачить и они останутся с оружием, чем без него.